Даниил Тумаркин - Миклухо-Маклай. Две жизни «белого папуаса»

Интерес к образу жизни и культуре неевропейских народов возник у Николая еще в 1867 году, когда, возвращаясь в Европу с Канарских островов, он посетил вместе с Германом Фолем столицу султаната Марокко. Теперь, по-прежнему считая своей главной задачей добычу и первичное изучение губок, ученый не упускал возможности поближе познакомиться с культурой и бытом арабов и других народов, населяющих берега Красного моря. Возможно, интерес Миклухо-Маклая к этнографической проблематике был подогрет пребыванием в Джидде, переполненной паломниками. «Джедда — один из самых оригинальных восточных городов, — подчеркивал он в докладе, сделанном в РГО, — в нем в одно время можно встретить всех представителей ислама, с особенностями их физиономий, костюмов, языка и обычаев. <���…> Среди этого города можно встретить рядом жителя Индии и Марокко, Стамбула и Судана, Персии и Алжира; татарин с берегов Волги творит намаз с новообращенным негром с берегов озера Чад» [191] Там же. С. 246. .

Миклухо-Маклай не ограничился фиксацией этих наблюдений. Максималист по складу характера, склонный в те годы к самым широким обобщениям, он попытался вскрыть причины экономической и культурной отсталости местного населения. Она объяснялась, по его мнению, неблагоприятными климатическими условиями (преувеличение роли географического фактора было широко распространено в науке того времени) и негативным влиянием ислама, который «приучает смотреть на все, как на предопределенное свыше и изменить которое человек не в силах» [192] Там же. С. 248. . Миклухо-Маклай забыл или не принял во внимание, что фатализм присущ не только исламу, но в той или иной мере почти всем религиям и их толкам, а потому едва ли правильно усматривать в исламе причину тогдашнего застоя арабской культуры. Свои суждения он почерпнул из разговоров с европейцами в Египте и красноморских портах, а также из книг нескольких европейских путешественников — тех, кто, как он признал в докладе, сделанном в РГО, «опирается в своих заключениях на незначительное количество дурно проверенных фактов и часто натягивает эти факты для доказательства каких-нибудь предвзятых идей» [193] Там же. С. 249. .

Но чего не было в этом первом, явно незрелом экскурсе молодого ученого в область этнографии и антропологии, так это расистского, высокомерного отношения к арабам и другим народам этого региона. Наоборот, Миклухо-Маклай подчеркивал, что в иных, более благоприятных климатических условиях арабы «представили ясное доказательство своей способности к умственному и культурному развитию», создав в Средние века в завоеванных ими Испании и Сицилии государства с высокой и богатой культурой [194] Там же. С. 249-250. .

Миклухо-Маклай тяжело переживал недостаточность своих познаний в области географии, этнографии и смежных наук. «Дорогой Дорн, — писал он вскоре после окончания «научной экскурсии» на Красное море, — когда я сейчас еще раз спокойно обдумываю свое путешествие, меня особенно поражает одно: это печальное открытие, которое, однако, ежедневно много раз повторяется и в самом деле становится кошмаром. <���…> Это осознание недостаточности своих знаний (я не говорю о зоологии). <���…> Мне всегда бросалось в глаза, что знаменитые путешественники (по Африке. — Д. Т.) Ливингстон, Бейкер, Спик, Грант, Рольфе, Маух и т. д. обладали столь незначительным научным образованием и что они так добродушно этого совсем не замечали. <���…> Я сожалею об этих хороших людях, но прежде всего о себе самом, как-нибудь надо пытаться себе помочь» [195] СС.Т. 5. С. 35. .

Путешествие на Красное море — важная веха в биографии Миклухо-Маклая. Здесь, в частности, впервые проявились некоторые характерные особенности деятельности будущего выдающегося путешественника: склонность работать в одиночку, предпочтение стационарных методов исследования (в упоминавшемся письме Сергею от 21 марта 1869 года он сообщал о намеченных «станциях»). Начался процесс превращения Миклухо-Маклая в натуралиста широкого профиля, поставившего в центр своих исследований человека и проявления его культуры в рамках географической среды.

Отбыв пятидневный карантин, ученый пересек Суэцкий перешеек и прибыл в Александрию. Здесь «агент Общества пароходства и торговли, некий Пашков» — сослуживец Е. И. Барановского, предоставил нашему герою бесплатный проезд на русском пароходе «Эльбрус» до Константинополя и Одессы. Выйдя 15 мая из Александрии, «Эльбрус» по пути заходил в Бейрут, а затем в Смирну (Измир). Из этой старинной гавани, центра Леванта, Миклухо-Маклай послал очередное письмо Дорну: «Довольно милый город, очень красивые девичьи лица, но некрасивые фигуры. Все время болен — лихорадка меня не оставляет» [196] Там же. С. 36. .

Путешественник сообщил родным, что возвращается в Россию и надеется вскоре их увидеть. Но в письме Геккелю, написанном во время прохождения карантина, он более неопределенно изложил свои планы: «Отправляюсь вдоль побережья Малой Азии в Константинополь, а куда дальше — пока не знаю» [197] Там же. С. 32. . Загадочность была не случайной. Еще до отправления на Красное море Миклухо-Маклай узнал, что Петерман готовит вторую немецкую экспедицию в арктические моря. Знойными бессонными ночами, во время приступов малярии в его воспаленном лихорадкой воображении нередко возникало полярное сияние над нагромождениями ледяных торосов. В письме Николая Дорну, написанном из карантина, мы находим такие строки: «Кто отправится в экспедицию к Северному полюсу? Отправимся!» [198] Там же. С. 31.

По прибытии из Суэца в Александрию Миклухо-Маклай сразу же послал письмо маститому географу. «Я прошу как можно скорее ответить, — писал он Петерману, — есть ли у Вас еще одно-единственное место для зоолога на борту какого-либо из судов Северной Полярной экспедиции. Я только вчера вернулся из Суакина, Массауа и Джедды, где находился ради своих работ, и готов немедленно пуститься в путь, чтобы сесть на судно. <���…> В прошлый раз Вы мне отказали и не без причины, так как судно было слишком мало; в этот раз у Вас, как говорят, 2 или 3 судна, и зоологу было бы много работы в Вашей экспедиции». Миклухо-Маклай просил прислать ему ответ в дипломатическую миссию Северо-Германского союза в Константинополе [199] Там же. С. 33. Вторая немецкая полярная экспедиция была снаряжена в 1869 году на двух судах — «Германии» и «Ганзе». Суда потеряли друг друга в густом тумане и более не встречались. «Германия» внесла большой вклад в изучение восточного побережья Гренландии. Что же касается «Ганзы», то она была затерта и раздавлена льдами, и ее команда совершила вынужденный 200-дневный дрейф на льдине, закончившийся высадкой у эскимосского поселка на южной оконечности Гренландии. .