Глеб Елисеев - Лавкрафт

Стэнфилд во время разведки находит на поляне огромный кристалл и тело другого разведчика — Фредерика Дуайта. Пытаясь подойти к трупу, он оказывается внутри невидимого лабиринта, где уже заблудился его предшественник. Дальнейший текст рассказа представляет собой нудноватое описание бесплодных попыток Стэнфилда вырваться из ловушки. Перед самой смертью герой видит аборигенов, собравшихся вокруг невидимого сооружения. И в этой финальной сцене Лавкрафт не смог отказать себе в удовольствии намекнуть на немыслимые ужасы, поджидающие землян на Венере: «Я хочу обратиться к представителям моей расы с предложением оставить в покое эти удивительные кристаллы. Они принадлежат Венере и никому больше… Кто знает, какие темные могущественные и всепроникающие силы побуждают этих рептилий столь ревностно охранять свои сокровища. Дуайт и я уже заплатили своими жизнями, и многие другие заплатили тоже, и многие еще заплатят. Но кто может поручиться, что эта череда смертей не является всего лишь прелюдией к грядущим великим и страшным событиями? Так оставьте же Венере то, что может и должно принадлежать только ей» [413] 413. Там же. С. 104–105. . (При всей эмоциональности этот пассаж заметно выбивается из общего тона повествования и контрастирует с основным содержанием. Любовь к ужасающему у Лавкрафта победила необходимость следовать правилам игры в «космическую НФ».)

Завершается текст суховатым эпилогом-отчетом, сделанным спасательным отрядом компании: «Таким образом Стэнфилд мог выбраться наружу, пройдя всего двадцать с небольшим футов, если бы он воспользовался выходом, находившимся непосредственно позади него, — выходом, которого он так и не достиг, будучи побежден собственной слабостью и отчаянием» [414] 414. Там же. С. 108. . Деятельность по добыче кристаллов на Венере будет продолжена, несмотря на предупреждения Стэнфилда.

Этот достаточно типовой для американской НФ 30-х гг. рассказ показателен лишь тем, что в очередной раз демонстрирует гибкость и приспособляемость Лавкрафта. К 1936 г. он настолько набил руку, что был готов сочинять практически любые фантастические тексты, а не только хоррор и истории о сверхъестественном. «В стенах Эрикса» доказывает, что, вопреки распространенному мнению, Лавкрафт был бы вполне способен вписаться в жесткие рамки НФ «золотого века», помешанной на внешнем наукообразии и сугубом материализме.

Соавторы пытались пристроить рассказ в журналы, специализирующиеся на научной фантастике, вроде «Эстаундинг Сториз», «Вондер Сториз» и других подобных. Безрезультатно. В итоге «В стенах Эрикса» был опубликован лишь в октябрьском номере «Уиерд Тейлс» за 1939 г.

Зима 1936 г. ознаменовалась для Лавкрафта очередным несчастьем — тяжело заболела его тетя Энни Гэмвелл. У нее обнаружили рак молочной железы, была сделана операция, но теперь больной требовался постоянный уход. Болезнь Энни нанесла тяжелый удар и по финансам Лавкрафта. Ему приходилось жесточайшим образом экономить, отказывая себе во всем, чтобы наскрести денег хотя бы на сиделку для тети. Одновременно аномально холодная весна обострила его старое заболевание — Лавкрафт постоянно мерз и чувствовал страшную слабость. Он с трудом мог сосредоточиться на самых простых делах и вновь оказался на грани нервного срыва. И кроме того, у фантаста стали проявляться симптомы иного, куда более грозного заболевания.

Нередко Лавкрафта последних лет его жизни пытаются изображать унылым пессимистом. Это — несомненная ошибка. Конечно, ощущение ничтожности человека перед величием неописуемой Вселенной, ставшее краеугольным камнем мировоззрения фантаста, никуда не исчезло. Но тогда же Лавкрафт продумал своеобразной рецепт выживания в столь безотрадной реальности — хранить стоическую верность выбранному пути, друзьям и культуре, к которой принадлежишь. Несмотря на жизненные проблемы, он считал, что оказался удачливее многих. (Хотя бы потому, что «прозябал» в этом мире относительно «безболезненно».)

К сожалению, безболезненность эта становилась все относительнее. Необходимость строжайшей экономии, вызванная болезнью тети Энни, привела к тому, что в марте и апреле 1936 г.

Лавкрафт попробовал питаться просроченными и почти испорченными продуктами. Так, 10 апреля он нашел в кладовку жестянку какао, провалявшуюся там десять лет. Невзирая на затхлый и мерзкий вкус, Лавкрафт разводил это какао со сгущенкой и пил. От такого «питания» он чувствовал постоянную слабость и сонливость.

Огорчали и литературные дела — хотя «Хребты Безумия» и вышли в трех выпусках «Эстаундинг Сториз» (с февраля по апрель 1936 г.), роман оказался изувечен безграмотной редактурой. Абзацы были разбиты на более дробные и мелкие, целые куски текста (особенно — в последней части) редактор просто вымарал. К тому же и реакция читателей на повесть оказалась, мягко говоря, весьма прохладной. Привыкшие к совсем другими текстам, печатавшимся в журнале, фэны принялись демонстрировать свою неприязнь в выражениях, мало изменившихся за последние восемьдесят лет.

Главная претензия — роман Лавкрафта ненаучен. И поэтому не должен был издаваться в журнале для научной фантастики. Можно подумать, что подобные критики тогда (да и сейчас) твердо знают, что научно и ненаучно, будто они вещают с переднего края научных изысканий. Путая фантастику с популяризацией, они требуют, чтобы тексты под маркой «НФ» соответствовали данным школьного учебника, прочитанного ими несколько лет назад, а ныне уже безбожно устаревшего и ошибочного.

Эти же псевдокритики и по тому же поводу обрушились и на «За гранью времен», вышедшую в июньском номере «Эстаундинг Сториз». Впрочем, были и сочувствующие голоса, подчеркивавшие, что фантастика прежде всего литература и поэтому Лавкрафту, настоящему мастеру художественного слова, необходимо прощать любую антинаучность.

Видимо, вопрос «Что важнее в НФ — наука или литературность?» порождает принципиальное разделение между основными группами любителей фантастики. Одним нужно одно, другим — другое, и примирения между ними не возникнет до тех пор, пока будут сочиняться научно-фантастические тексты.

Настоящее горе настигло Лавкрафта в июне 1936 г. — покончил с собой Роберт Говард. Поводом послужило то, что мать техасского писателя, Эстер Говард, впала в смертельную кому, из которой уже не должна была выйти. (Впрочем, позднее намекали и на неразделенную любовь Говарда, надломившую психику Боба с двумя пистолетами.) 11 июня 1936 г. техасец сел в автомобиль и застрелился. Говард умер не сразу, хотя ранение и оказалось смертельным, — он скончался лишь через восемь часов. На следующий день умерла и его мать.