Николай Чиндяйкин - Не уймусь, не свихнусь, не оглохну

Нет основания выбирать между работать с ним или без него. В данной ситуации выбрать можно только между работать без него или вообще не работать, т. е. разойтись в принципе.

Парадоксально, но только этого он и ждет в принципе и говорит об этом каждый день! Но человек слышит то, что он хочет слышать, но никак не то, что ему говорят. Решили все-таки сегодня собраться режиссерским советом и определиться в своих собственных планах.

Не знаю, чем закончится вся эта история, наверное, так же печально, как и все предыдущие. Компания осталась, хотя и милая и сердечная (в большинстве своем), но уж очень немобильная, без какой-то собственной воли к жизни и творчеству. Жаль, жаль.

Я не хочу быть в роли взрывателя или аккумулятора. В конце концов, все эти дети мне чужие, и история эта не моя.

Я подставился под него, под Васильева, лично, когда он ставил в Париже, а я собирался уехать работать в Италию, имея ясные и реальные перспективы на будущее там, за рубежом. Он убедил меня не уезжать, убедил, что я нужен ему для будущей работы здесь, для создания театра. Вот на это я и пошел… Выбор был серьезный. Собственно, я тогда судьбу выбирал. Выбрал. Остался в России. Остался с ним.

За эти три года ничего не сделано. Театра реально нет. То, что есть, на грани краха. Теперь он уже говорит об эмиграции! Ничего себе мне это слышать!

Вот как обстоит дело сегодня.

Любой инициативе с их стороны помогу всеми силами. Но сам «заводить» ничего не буду.

5 июня 1994 г., воскресенье

«Уран». — Итак, прошел почти месяц. Мы толково провели это время. Шефа не было, он занимался кино… т. е. монтировал, собирал свои старые ленты, сделанные с учениками, для участия в санкт-петербургском фестивале.

Мы построили собственный план работы… до отпуска. Назначили показы, рабочие (для себя) и для публики.

Еще одним важным делом нужно было заняться, выпустить дипломный спектакль.

В общем-то это афера… с дипломным. Дело в том, что пять наших режиссеров, несмотря на то, что год прошел после окончания института, не защитились, т. е. не имели возможности защититься. Васильев не дал им времени, с одной стороны, с другой — и сами они не имели. Короче, мы решили сделать спектакль, на котором сразу защитились бы пять режиссеров.

Случай, мне кажется, беспрецедентный, во всяком случае, Мира Григорьевна Ратнер, работающая в ГИТИСе с 32-го года, не помнит подобного…

Так… пожалуй, пропущу всю эту историю. Она казалась интересной, а вот прошла, и неважно.

Борис Александрович Львов-Анохин (известный советский режиссер, педагог) теперь председатель комиссии. Я пригласил его на премьеру, он оказался очень доброжелателен.

М. А. Захаров пришел неожиданно для нас (на второй спектакль) 26-го. Во всем мэтр, спокоен, снисходителен… смотрел доброжелательно, улыбался (чуть не упал со стула, но не от смеха, а просто стул провалился). В беседе с Васильевым что-то такое сказал: делю на то, что мог бы сделать и чего не мог бы (свеженькая мысль). Надо показывать, продавать билеты, пускать публику. Это должно быть в лоне культуры, а так, ну, что же (все, конечно, спокойно, мягко, ненавязчиво). «Наш» тоже покачивает медленно головой. Вот, мол, последние годы «исследованиями» занимаюсь, как-то не хочется общения, закрыто живем.

«Ну, да, да, понятно, но… надо, по-моему, надо показывать… Достаточно в Москве людей, кому это будет очень даже интересно» (беседуют мастера).

Фрукты, бананы на столе.

План работы: 25 и 26 июня — дипломный спектакль. 3 июня и 1 июля — рабочие показы. 2-го и 3-го — дипломный спектакль. 4-го, 5-го и 6-го — рабочие показы, 7-го и 8-го — дипломный спектакль, 9-го — Мольер, 10-го — разговоры, 11-го — сцены из «Фауста», 12-го — «Евгений Онегин».

Шеф появился только 24-го. Показали ему прогон завтрашнего спектакля. Очень недоволен остался… просто совсем удручен. Только необходимость защиты, кажется, и, может быть, сознание собственной вины в этом заставляли играть.

После показа поднялись в кабинет. В ужасно мрачном настроении… Все закрыть, всех распустить.

«Сыграть и забыть» — главная мысль.

На следующий день, 25-го, очень… нет, не удивился, как же это сказать-то… Короче, спектакль замечательно шел… ребята классно играли, и атмосфера в зале была… без вариантов, отменная, отменная.

Он все воспринимает как новенький пятак. Как бы ничего не было вчера… И завтра будет тоже без всякого отношения к «сегодня».

Замечательно сыграли оба спектакля 25-го и 26-го. 27-го и 29-го (18-го, вторник) показывали ему огромное количество новых работ. Огромное.

Много очень хороших работ. Достаточно и беспомощных. Все как и должно быть.

Пару дней пытался говорить с А. А. о будущем, т. е. о новом сезоне.

«Надо говорить, надо нам с тобой говорить много», но очень не хочет начинать. Позавчера все-таки сели, я приготовил бумагу, взял ручку, чтобы записывать. Долго молчали. Потом он взял карандаш и, как всегда, рисуя графики на бумаге, начал рассказывать «возможности» театра (помещений и т. д.) в следующем сезоне, и так все разрисовал, так «убедительно», что только и оставалось в конце выдохнуть: вот видишь, не может быть никакого сезона!!

Т. е. у него получалось, что просто негде будет работать всем нашим группам.

«Уран» закрывается на реконструкцию, а 1-я студия (по большому секрету) не будет готова к сентябрю, вот и все. Я в ответ предлагаю рассуждать, так сказать, «идеалистически», т. е. творчески, не учитывая материальные возможности… «Вот если бы все у нас было нормально в этом отношении? Чего бы мы в таком случае хотели бы от сезона? Какие цели, задачи? Какие спектакли? Как, для чего бы мы жили?»

Пауза.

«Мне трудно, — слышу в ответ. — Ну что я могу с собой сделать, я же человек, в конце концов. Ну не верю я, не верю… невозможно в этой стране» (и далее — пошло со всеми терминами).

Короче, ни хрена мы не придумали, т. е. что-то фантазировали, вернее, я пытался нарисовать, предложить, он слушал, вздыхал и долго рассуждал о другом.

Вчера отличный Мольер, «Школа жен». 1 час 5 минут прекрасного, стилевого, Васильевского театра! Господи, как неуловимо и зыбко все!

Все эти дни такие тяжелые были… Хотя показы проходили довольно толково. Для зрителей, наверное, достаточно скучно… просто в силу «безразмерности» и неотобранности работ. В конце концов, практически никакого отбора… по 4 часа неравноценного материала…

И вот вчера — бриллиант. Анатолий Александрович, говорю ему, ну, что же вы мне каждый день твердите: «Ничего не сделано, ничего не сделано, все в прорву уходит, жизнь, работа»… Ну вот же, говорю! Вот! Это же очевидно. Этого никто не может даже украсть…

Я действительно был сильно возбужден показом…