Джек Майер - Храброе сердце Ирены Сендлер

Сабрина окончила школу и поступила в Общественный колледж Форт-Скотта. На большее у нее в семье денег не было. Она продолжала ходить на репетиции и приезжала на спектакли, а 10 сентября отправилась с Лиз и Меган в Питтсбург на радиоинтервью. Интервью вышло в эфир 11 сентября 2001 года в 7.45.

Эмили Расинко: Девушки говорят, что больше всего их взволновала встреча с Иреной Сендлер.

Мистер К.: Это прекрасная история. История на все времена и для всего человечества. История толерантности, любви и взаимопонимания, в которых наш мир сегодня нуждается никак не меньше, чем в 1942–1943-м. Наша цель – рассказать историю жизни Ирены Сендлер. Но эти девушки делают гораздо больше. Они стали проводниками истории. Они исправляют недостатки этого мира.

Ровно через минуту, в 7.46, самолет «Америкен Эйрлайнс» («American Airlines» – англ. ), следовавший рейсом № 11, врезался в северную башню Центра международной торговли в Нью-Йорке. Еще через несколько минут радиопередача была прервана выпуском экстренных новостей. У большинства американцев день 11 сентября запечатлелся в памяти новостным видеороликом. Они смогут с абсолютной точностью сказать, где они были и что делали, когда узнали о том, что творилось в Нью-Йорке. В восточном Канзасе многие скажут, что это случилось, когда они слушали интервью с основателями Проекта «Ирена Сендлер» .

На следующий день, 12 сентября, у девочек было запланировано выступление в синагоге «Бней Ихуда» [123]B’nai Jehudah в Канзас-Сити, но Мистер К. был почти уверен, что его отменят.

Перед началом первого урока к нему заглянула Джессика Шелтон, вошедшая в труппу «Жизнь в банке» последней и взявшая на себя обязанности гастрольного менеджера.

– Ой, извините, – сказала она. – У нас сегодня будет спектакль или нет? С моей стороны все готово.

Она казалась абсолютно бесстрастной, будто единственная в Америке не слышала новостей. Но что-то в ней было не так, и Мистеру К. стало интересно, скажет ли она что-нибудь о происшедшей трагедии.

– Я подготовила фургон, – продолжала она, – созвонилась со всеми в Канзас-Сити, взяла телефоны и резервные контакты на всякий пожарный, подготовила карту, закупила еду.

– Может, лучше позвонить в синагогу и спросить у раввина Тауба?

– Ага. Ладно.

Джессика пошла было к двери, но потом внезапно замерла, словно забыла сказать что-то очень важное. Она повернулась обратно, и на этот раз в глазах ее стояли слезы:

– Вчера у меня был день рождения. Мистер К., я не хочу, чтобы день рождения у меня был в тот же день, когда произошло… когда произошло… это.

Он встал из-за своего стола и положил ей на плечо руку:

– Я не знал. С днем рождения, Джесс.

Он почувствовал себя по-идиотски, не сумев найти других слов, кроме «с днем рождения». Но потом они нашлись сами:

– Я никогда, никогда больше не забуду твой день рождения.

После урока Джессика снова пришла.

– Раввин Тауб сказал, что он сам собирался звонить, – улыбнулась она, – и, да, он хотел бы, чтобы мы выступили, если, конечно, мы не против.

Он сказал, что сегодня «Жизнь в банке» нужна людям, как никогда раньше.

В дверь класса заглянула пожилая женщина – секретарь Юнионтаунской школы – и буркнула лишенным всяких эмоций голосом:

– Мистер К., к телефону.

Он шагал вслед за ней в школьный офис, ни о чем не думая и ничего не чувствуя, словно воздух превратился в какую-то мягкую ткань, а окружающий мир только грезился и не существовал в реальности. Он вошел в пустую учительскую и поднял трубку телефона.

– Алло? Это Эмили Расинко с радио, помните меня? Я хотела сказать, что у нас сегодня было очень много звонков и электронных писем о вашем интервью. Вот одно типичное: «Я бы, наверно, не смог прожить этот день, день великой скорби, не услышав историю Ирены Сендлер и канзасских девочек… Спасибо этим людям за то, что они несли нам надежду в моменты этой страшной трагедии…» – в ее голосе зазвучали слезы, и было понятно, что она тоже готова расплакаться. – Вы с девочками вчера помогли и мне тоже. Вы начали исправлять этот мир прямо в те мгновения, когда он рушился вокруг нас. Спасибо вам. Мне… мне надо идти.

И в трубке зазвучали гудки.

Все эти два ужасных дня Мистер К. пытался объяснить своим ученикам необъяснимое, слушать срывающиеся голоса детей, не знающих, что спросить. Теперь, в пустой, тихой, как кладбище, учительской, он сломался. Он долго сидел, не отнимая от уха телефонную трубку…

Загрузив в школьный фургон реквизит, костюмы и оборудование, девочки, Ник Кейтон и Мистер К. отправились в Канзас-Сити. Мистер К. выключил радио.

– Все будет хорошо, – сказал он.

– Не нужно это все время повторять, – сказала Лиз, сгорбившаяся на своем заднем сиденье.

– На самом деле мне нужно это все время повторять.

Меган прислонилась к окну и шепотом читала молитву. Сабрина сидела с закрытыми глазами, но Лиз знала, что она не спит. Мир перевернулся… и все стало другим. Радостное возбуждение, которое она всегда чувствовала перед спектаклями, вдруг сменилось страхом.

У ворот синагоги сотрудник службы безопасности долго обыскивал микроавтобус, и только потом пропустил на стоянку. В банкетном зале их встретил седобородый джентльмен в костюме-тройке.

– Я – раввин Тауб, – протянул он руку Мистеру К. – Очень жаль, что приходится знакомиться в таких обстоятельствах. Вполне возможно, что зрителей сегодня придет совсем немного, но что делать?

На спектакль 12 сентября должны были прийти Говард и Ро Джейкобсоны – известные члены еврейского сообщества Канзас-Сити. Ро никак не могла решить, идти или нет – она боялась оторваться от телевизора. Но Говард был уверен, что пойти необходимо:

– Эта пьеса дает надежду, – сказал он Ро.

На сей раз актеры готовились к спектаклю без обычной болтовни и добродушных шуток. Наконец декорации установлены, свет и звук проверены. Девочки с Ником ждали начала представления в учебном классе, стены которого были покрыты надписями на иврите. Каждые несколько минут к ним заходил Мистер К.:

– Пока только пара человек… пришли еще несколько… половина мест занято… полный зал… мест не хватает, люди ждут стоя… у задней стены стоят в два ряда… садятся на пол в проходах… Ну, пора! Ни пуха ни пера!

В банкетном зале погас свет, зал погрузился в тишину. Мистер К. вышел на авансцену…

– Я полагаю, – начал он после долгой паузы, – что

мы с вами будем помнить 11 сентября точно так же, как польский народ – 1 сентября 1939 года, день немецкого вторжения в Польшу.

За считаные часы изменилось все. Никто из них не мог даже предположить, что будет дальше, но все они боялись будущего.