Алексей Мишагин-Скрыдлов - Россия белая, Россия красная. 1903-1927

Она тут же клянется. Генерала отпускают, проходит несколько месяцев. Белые возвращаются и становятся хозяевами города; Гай не смог убежать. Он приходит в «Гранд-отель», где по-прежнему живет г-жа С. Поначалу она хочет уклониться от выполнения своего обещания.

– Теперь я буду знать, – говорит Гай, – что, когда дама из благородных дает клятву, она ее потом нарушит. А ведь я освободил вашего отца, хотя не имел права этого делать.

Г-жа С., секунду поколебавшись, увлекает комиссара в свой номер и прячет его в шкафу. Но весь «Гранд-отель» видел, что Гай приходил к г-же С. Кто-то на него донес. Белые схватили Гая в его укрытии. В это же время они нашли и его жену, прятавшуюся в другом месте. Их обоих повесили на центральной площади. Но что делать с г-жой С., чьи реальные побудительные мотивы были всем известны? В 1918 году нашелся один офицер, который придумал ей наказание: сто ударов кнутом, публично. Это был командующий белой армией, отбившей город. И у меня нет оснований скрывать его имя: это был генерал Покровский.

Я вернулся в Ростов. Нам больше не было нужды стремиться покинуть этот город. Увы, в Петроград нас больше ничто не звало! Что же касается моей сестры, то мы знали, что она находится в безопасности в Тифлисе. По Ростову ходили слухи, очень благоприятные для белых. Говорили, что их армия триумфально движется на Москву и Петроград, что большевистское правительство готовится бежать в Сибирь. Справедливость требует заметить, что при этих известиях все население Ростова – не только аристократы, но и буржуа, коммерсанты и простой народ – радовалось. В этих краях все дружно желали разгрома красных; что неудивительно, поскольку этот богатый промышленный город никогда не был восприимчив к большевистским теориям. Возобновилось пассажирское сообщение по железной дороге, и я воспользовался этим, чтобы съездить в Киев проведать заболевшую старшую сестру моей матушки.

В Киеве, когда я как раз собирался давать концерт, стало известно о приближении Красной армии. Не то чтобы ситуация на фронте резко изменилась. Но это был обычный прием белой армии в отношениях с населением. Здесь, в Кисловодске – повсюду белое командование предпочитало держать население в полном неведении относительно хода боевых действий. Возможно, это мотивировалось тем, что тревога, паника, бегство мирных жителей мешали движению войск и срывали планы командования. Но очевидно, что часто население было вынуждено дорого платить за это умолчание.

Лично я вышел из затруднения, присоединившись к штабу белой армии, с которым провел, как и многие другие беженцы, несколько часов под звуки артиллерийской канонады. К вечеру генерал Бредов, командующий частями, прикрывавшими штаб, получил хорошие известия о ходе боя. Он отдал приказ заночевать на небольшой станции, расположенной неподалеку от места нашего нахождения. Утром мы узнали, что белые победили и отбили красных от Киева, куда мы вернулись.

Примерно в это время я стал свидетелем первой серии погромов в Киеве.

В свое время много писалось о нападениях на евреев в России; последние события в Германии вновь сделали тему погромов актуальной. Полагаю излишним напоминать, что погромы распространились в Российской империи задолго до начала мировой войны.

Можно предположить, что в основном ответственной за погромы была полиция. Ей они были выгодны, так как отвлекали народ, уводя от революционных настроений. Помню, как мой кузен Личковако [25] Большевики его недавно расстреляли. убедился в этом, будучи градоначальником Одессы. Хотя он и был ультрамонархистом и черносотенцем, отстаивавшим принцип ничем не ограниченного самодержавия; хотя он более чем лояльно относился к институтам старого режима, и тем не менее он уверял, что одесская полиция сама провоцировала погромы. Не следует забывать, что в царской России полиция и жандармерия были дискредитированы: человек, желавший сохранить уважение окружающих, не шел туда служить.

К сожалению, императорское правительство ничего не предпринимало, чтобы помешать погромам. В царском окружении их даже одобряли. Каким бы странным это ни показалось, но любой человек, вне зависимости от чина и должности, кто выступал против этих избиений и убийств, серьезно компрометировал не только себя и свою дальнейшую карьеру, но и свою семью. Мой отец не допускал погромов ни в одном городе, которым управлял: такое поведение было одной из причин нелюбви к нему императорского окружения. Из-за подобных убеждений реакционеры представляли моего отца человеком, приверженным опасным идеям. С самого детства даже от самых солидных людей я слышал этот лейтмотив: «Бей жидов, спасай Россию!» Мой отец обычно отвечал: «Всех не перебьешь: их слишком много. К тому же это не спасет Россию». Хотя такая позиция вредила ему в определенных кругах, она же снискала ему благодарность евреев; а сам он, демонстрируя свое фрондерство, любил показывать Талмуд в переплете, украшенном серебром, подаренный ему ими в знак признательности.

Некоторые либеральные деятели, придерживавшиеся таких же взглядов, как мой отец, чувствовали, что погромы создают непримиримых врагов монархии. Но я уже показывал на других примерах, что голос разума не доходил до трона.

Чтобы понять, насколько глубоко ненависть и презрение к евреям проникли во все слои русского общества, возможно, больше, чем в любой другой европейской стране, следует помнить о гражданском неравенстве русских и евреев в царские времена. Оно начинало проявляться с детства: лишь очень небольшой процент евреев мог проживать в городах, имевших университеты, и получать высшее образование; молодые евреи, получившие отказ властей на право проживания в городе, были обязаны покинуть его в двадцать четыре часа. Хотя евреев брали в армию, военная карьера для них была закрыта. Еврей не мог быть ни судьей, ни чиновником. Помню достаточно характерную деталь: большое количество пляжей было закрыто для евреев.

Возвращаясь к погромам времен Гражданской войны, я должен добавить, что многие люди были убеждены, что евреи поставили свои ум, силы и финансы на службу большевикам. Эту идею разделяли солдаты и многие офицеры белой армии, мстившие за свои беды безоружному и богатому еврейскому населению. Остановить их на этом пути было делом практически невозможным. Высшее командование белых одобряло или поощряло погромы. Белая армия страшно нуждалась во всем; жалованье солдат было совершенно мизерным. Но белое командование из чувства порядочности не желало выпускать деньги, не стоившие даже бумаги, на которой были напечатаны. С другой стороны, эгалитаристские идеи, витавшие в воздухе, проникали и в войска: солдаты уставали от полной лишений жизни. Наконец, им с детства внушали, что убить еврея – не преступление: в этом их уверяли даже православные священники. Что же удивляться, если к опьянению кровью присоединялось столько других мотивов и солдаты уступали искушению убивать евреев, чтобы получить то, чего им не хватало? Командование, которому наверняка все равно не удалось бы помешать насилию, закрывало на него глаза.