Алексей Мишагин-Скрыдлов - Россия белая, Россия красная. 1903-1927

Долго пропетляв, мы наконец приехали домой. И совершенно не поняли поведения нашей матушки, которая, увидев нас, словно избавилась от страшной тревоги.

Позднее я узнал, что в это воскресенье, во второй половине дня, нигилисты останавливали все прилично выглядевшие кареты, высаживали ехавших в них и отправляли кареты пустыми, к великой радости толпы, насмехавшейся над невольными пешеходами. Более серьезных инцидентов в тот день не случилось, но неловкое сопротивление со стороны подвергшихся издевательствам буржуа при общем возбуждении толпы способно было стать той искрой, от которой мог вспыхнуть большой пожар.

Для меня еще долго слова «революция», «народное возмущение», «нигилизм» напоминали безобидную поездку через празднично одетую толпу. Будущее готовило мне менее мирные, но более яркие картины.

Перед этим будущим данные происшествия выглядят совершенно безобидными. Однако мы принимали их всерьез. Тревога в имущих классах была не пустой, если подумать, что Россия давно уже не видела серьезных беспорядков. То, что в стране с республиканской формой правления, где привыкли к демонстрациям и забастовкам, покажется пустяком, в России 1905 года, напротив, выглядело признаком приближения смертельной опасности.

О возникновении этого бунта, его причинах и вызревании уже все сказано. Я буду рассказывать лишь о том, свидетелями чему были я сам или мои близкие.

Дома любой инцидент, происшедший в городе, становился известным почти немедленно. Серьезные события следовали одно за другим в убыстрявшемся с каждой неделей ритме. Недовольство и раздражение народа возрастали. Из провинции также поступали драматические известия. У наших друзей мужики сожгли усадьбу. Наши знакомые приносили новости из официальных кругов. Так мы узнали, что правительство, ошибшееся во всех своих прогнозах, планирует принять радикальные меры. Мы были готовы ко всему.

Помню, однажды ночью матушка сама пришла в наши детские разбудить нас. Она велела нас быстро одеть, как для выхода в город, и держала рядом с собой. Было за полночь. Сначала недовольные, мы скоро увлеклись новым приключением.

– Мы пойдем гулять? – спрашивали мы.

– Возможно, – отвечала матушка.

– А куда?

– В министерство. В Морское министерство.

– А когда?

– Когда я вам скажу. Молчите.

Я и сейчас вижу матушку, неподвижно стоящую, опираясь одной рукой на стол, а другой показывающую нам, что надо молчать, внимательно прислушивающуюся к малейшему звуку снаружи, к любому свистку или звонку. Казалось, она слушает город, слушает ночь.

Но и в тот день тревога оказалась ложной. Рабочие и революционеры были особенно многочисленны и агрессивны в ту ночь, возникли опасения, что к восставшим присоединятся войска гарнизона. Как это часто бывало, положение спасла императорская гвардия, расквартированная в Петербурге. Не принимавшие, как я уже говорил, участия в Русско-японской войне, гвардейские полки были особенно привязаны к императору; пользовавшиеся большим уважением среди других частей и среди населения, они являлись для правительства и военной, и моральной защитой.

10 января 1905 года матушке нанес визит князь Шервашидзе, обер-гофмейстер двора императрицы Марии Федоровны. Князь, большой друг нашей семьи, имел с матушкой беседу, которая ее совершенно потрясла. Он рассказал ей о кровавых событиях предыдущего дня, при которых присутствовал.

Когда отец вернулся с Японской войны, то от своего окружения, заслуживающих доверия непосредственных свидетелей событий, он услышал рассказы, подтвердившие рассказ князя. Я считаю, что приводимый мной здесь рассказ о событиях 9 января 1905 года и их психологическое объяснение максимально близки к истине.

Толпа начала собираться, чтобы сформулировать свои требования установления более либерального правления. Решив выразить свое мнение, она задумала предпринять мирную демонстрацию, что по тем временам было большой дерзостью. Люди решили пойти в Зимний дворец и подать государю петицию.

В качестве лидера в данной ситуации, как и во многих других, революционеры избрали священника Гапона. Этот странный человек, страстный революционер, был свободным священником, не имевшим прихода. Он давно уже возбуждал народ против монархии. Он был умен, образован, а ряса добавляла ему уважения. Тогдашний министр внутренних дел граф Витте, главный начальник всей полиции, считал Гапона серьезным противником. Выплатой крупных сумм он сумел убедить Гапона работать на правительство. В тот момент, когда толпа, возглавляемая Гапоном, направилась к Зимнему дворцу, этот агент вел очень опасную двойную игру. Гапон испугался и попытался улизнуть, но революционеры его не отпустили и заставили и дальше идти впереди толпы. У Гапона оставалось единственное средство – предупредить тайную полицию, что он и сделал.

Это предательство Гапоном его сторонников спасло бы им жизни, если бы события пошли так, как было предусмотрено. Извещенная полиция организовала манифестацию так, чтобы избежать какого бы то ни было кровопролития: император должен был принять избранную от толпы депутацию во главе с Гапоном, которая представила бы ему петицию. Затем император должен был выйти на балкон дворца, чтобы уговорить толпу разойтись. Предполагались, что на это манифестанты ответят радостными криками.

Но тут вновь вмешалось ближайшее окружение императора. Охваченное страхом, я бы даже сказал, ужасом, после первого же донесения полиции относительно планировавшегося шествия народа к дворцу, императорское окружение сразу начало оказывать на государя сильное и настойчивое давление: следовало немедленно поднять по тревоге ближайшую часть – стрелковый его величества полк. Царь сдался и отдал приказ. Тут же дворец был окружен плотным кордоном из вооруженных солдат.

Выйдя на Дворцовую площадь, толпа на мгновение замерла. Вид занявших оборону солдат и блеск примкнутых к винтовкам штыков показывал, что ее предали, что царь, еще не выслушав народных просьб, отказывался принимать делегацию иначе, как под защитой войск. Как уверял меня отец, почти наверняка петиция была бы вручена мирно, как просьба о милости, о более либеральном правлении.

Охваченная разочарованием, проявившимся в смятении, толпа все же не расходилась, несмотря на призывы и приказы полиции и войск. Тогда царь, прекрасно отдавая себе отчет в том, что ситуация крайне напряжена, хотел вмешаться лично. При всех своих недостатках он не был лишен достоинств; будучи робким и нерешительным, он всегда предпочитал решать дела мирно: компромиссами, уговорами. Сама доброта царя подсказывала ему сделать примирительный жест, который, вне всякого сомнения, достиг бы цели. Итак, император уже собирался выйти на балкон, когда на сцену выступил его дядя, великий князь Владимир Александрович.