Вячеслав Лопатин - Суворов

Коммунистические диктаторы, навязывая народу Болотникова, Разина и Пугачева в качестве образцов для подражания («борцов против самодержавия»), беспощадно подавляли казачьи и крестьянские восстания. Жертвы массового террора исчислялись сотнями тысяч. Идеализируя пугачевщину, советские историки называли мятеж яицких казаков «крестьянской войной», хотя сам Пугачев и его атаманы презрительно именовали крестьянский люд «сволочью».

С середины 1930-х годов, когда история была возвращена в школы и университеты, участие Суворова в борьбе против самозванца стыдливо замалчивалось. Великая Отечественная война, во время которой именем Суворова были названы полководческие ордена и военные училища, заставила на время приглушить восхваления Пугачева. Но после «оттепели» появились выпады против Суворова в стихах советских поэтов: он вез Пугачева на казнь. На одном из живописных полотен советская художница изобразила железную клетку, из которой «народный вождь», одетый в кумачовую рубаху, грозил своим тюремщикам во главе с Суворовым.

В грозные дни осени 1774 года для Суворова не существовало вопроса, как поступить. Он видел, во что превратился край, в котором бушевал мятеж. При всей справедливости народного возмущения против крепостнических порядков (об этом честно писали и Бибиков, и Маврин, и Державин) восстание действительно было «политической чумой». В автобиографии 1790 года Суворов счел нужным остановиться на своей тогдашней деятельности: «Сумасбродные толпы везде шатались; на дороге множество от них тирански умерщвленных, и не стыдно мне сказать, что я на себя принимал иногда злодейское имя. Сам не чинил нигде, ниже чинить повелевал, ни малейшей казни, разве гражданскую, и то одним безнравным зачинщикам, но усмирял человеколюбивою ласковостию, обещанием Высочайшего Императорского милосердия».

Приведем сведения из «Ведомости перечневой, сколько и каких званий людей злодеями разными способами умерщвлено…»: «Страдальческими смертьми замучено… перебито до смерти… повешено… застрелено, потоплено… заколото… изрублено» 1572 человека, принадлежавших к дворянскому званию, из них 474 женщины и 282 ребенка. Повешены 237 человек духовного звания с женами и 1037 унтер-офицеров, разночинцев, канцелярских служителей с женами и детьми. Об этом учебники молчали, как и о признании, сделанном самим Пугачевым на первом допросе: «Дальнего намерения, чтоб завладеть всем Российским царством, не имел, ибо, рассуждая о себе, не думал к правлению быть, по неумению грамоте, способным».

Победа неграмотного «народного царя» при поголовном истреблении дворянства, имевшего не только власть, но знания и опыт управления, означала бы крах государства с чудовищными жертвами среди народа. Страна была бы обречена на расчленение соседями.

Если мы хотим воспитывать сознательных граждан-созидателей, то героями учебников истории должны быть не разрушители, а строители государства, среди которых самое видное место занимает Суворов.

Десятого января 1775 года Пугачев и четверо его сообщников были казнены на Болотной площади в Москве. Через две недели в Уфе был обезглавлен Чика-Зарубин, годом ранее пытавшийся захватить эту маленькую крепость. Сообщники самозванца, выдавшие его властям, получили помилование. Смертная казнь постигла еще нескольких виднейших деятелей мятежа. Наибольшее число казней (324) пришлось на самые горячие дни бунта. Из захваченных с оружием в руках пугачевцев, дела которых (всего более 12 тысяч) рассматривали секретные Казанская и Оренбургская комиссии, а также Тайная экспедиция Сената, были казнены только 48 человек, сотни наказаны кнутом, плетьми, розгами, шпицрутенами, батогами, но подавляющее большинство (11 917 человек) было освобождено. Маленькая подробность опровергает измышления советских историков о «дворянском терроре». В разгар торжеств 1775 года к Потемкину, шефу казачьих войск, был прислан под стражей донской казак Дементий Иванович Пугачев. Ни в каких мятежах он замечен не был, служил исправно. Потемкин распорядился освободить родного брата «государственного злодея», приказав ему именоваться Дементием Ивановым и помалкивать о самозванце. О предании всего мятежа забвению говорилось в специальном манифесте императрицы от 17 марта 1775 года.

Несколько лет спустя Суворов подвел итог своей деятельности в Поволжье. «Не могу, почтенный друг, утаить, — писал он из Астрахани статссекретарю императрицы Петру Ивановичу Турчанинову, — что я, возвратясь в обществе разбойника с Уральской степи, по торжестве замирения, ожидал себе Св. Ан[дрея]. Шпаги даны многим, я тем доволен! Обаче (впрочем. — В. Л.) не те награждения были многим, да — что жалко — за мои труды».

В июле 1775 года во время московских торжеств по случаю замирения с Турцией и прекращения внутренней смуты Суворов наряду с несколькими другими генералами был награжден драгоценной шпагой, украшенной бриллиантами.

Александр Васильевич не гонялся за чинами и орденами, но очень горячо переживал недооценку своих заслуг. Скажем прямо, судьба оказалась к нему несправедливой. Но Суворов приобрел репутацию умелого, бесстрашного и, главное, удачливого военачальника. Его хорошо узнала императрица. За него хлопотал самый влиятельный человек при дворе — Потемкин. «Удостаивайте, Милостивый Государь, — писал ему Суворов 13 октября 1774 года, — способием Вашим могущественного ходатайства такого человека, которого надежда вверяет в достохвальные Ваши добродетели. Великость оных ознаменится тем более и обяжет меня к прославлению имени Вашего».

Последующие события подтвердили, как высоко ценил Суворова князь Григорий Александрович. При решении новых встававших перед Россией задач он смело выдвигал боевого товарища на ответственные посты.

Кючук-Кайнарджийский мир, добытый напряжением всех сил государства, стал важным этапом в укреплении позиций России в Северном Причерноморье. По условиям мира Россия получила Керчь и Еникале в Крыму, а на узкой, далеко выдвинутой в море Кинбурнской косе спешно перестраивалась бывшая турецкая крепость. Эти укрепления обеспечивали выход русских кораблей из Азовского моря и Днепровско-Бугского лимана в Черное море, хотя и под бдительным присмотром Турции. Крепость Суджук-Кале в Прикубанье и мощный, возвышавшийся над маленьким Кинбурном Очаков позволяли Порте сохранять сильные позиции на северных берегах Черного моря. Поэтому особое значение приобретало Крымское ханство.

Спустя несколько десятков лет после освобождения от монголо-татарского ига именно Крым стал самым беспощадным врагом Московского государства. Иван Грозный начал успешную войну с северо-западными соседями. Но в 1571 году крымско-ногайская конница хана Девлет-Гирея прорвалась через засечную черту к Москве. В гигантском пожаре погибли многие жители столицы, тысячи русских людей были угнаны в полон и проданы в рабство. Хан обещал на будущий год прийти снова и покончить с самостоятельностью Московии. Но в битве при Молодях в 50 верстах от Москвы (под нынешней Лопасней) крымцы были разгромлены. Однако набеги продолжались с пугающей регулярностью. Грабеж русских земель и торговля рабами стали основным способом хозяйственной жизни ханства. Главным невольничьим рынком, известным далеко за пределами Черного моря, была Кефе (ныне Феодосия), второй центр работорговли находился в Анапе. По некоторым подсчетам, набеги соседей за неполные три века стоили Руси около двух миллионов человек.