Михаил Кузмин - Дневник 1905-1907

9_____

Сидел дома, никуда не выходя, скучал, не писал; поднимался к Иванову, но он был занят; письмо от Руслова; позировал девам. Поздно послал записку Гофману наверх: «Милый Гофман, спуститесь сейчас минут на 10, мне страшно, зову Вас, т. к. перед Вами мне не стыдно». Он прилетел, стал меня целовать, говорить, что все знает, что я его люблю, что скоро мне будет большая радость, и лез на меня. Я плакал, делал des yeux fayards [317], клялся в любви к Наумову и, находя минуту удобной, сказал: «Помните, я не буду повторять этого: что бы Вы ни слышали, что бы Вы ни видели, что бы я сам ни говорил про себя — моя душа всегда чиста, я не изменяю своей любви». Когда он сидел на мне, обнявши, вошла Фима с карточкой Вяч<���еслава> Ив<���ановича>, зовущей Гофмана. Прилетел опять, целуя и трясь об меня животом в темной комнате, лопоча: «Теперь Вы понимаете etc.». Т. к. меня это не особенно импрессионировало, то мне не трудно было представить chaste et pure [318]. Пошли к Иванову, играли, пели, читал «Мартиньяна», Иван<���ов> ругался, я спорил, был нервен. Это не дорогого стоит. Гофман, увлекши меня в комнату и затворивши двери, опять делал попытки меня насиловать. Сказал, что каждый день будет ко мне приходить. Я бы обошелся и без этого. С Наумовым у них что-то было; главное, сказал, что Наумов ему сказал, что меня любит, что потерять меня не может, что вначале мог бы отдаться мне, но боролся, теперь не может, любя глубже, потом, если придется, опять сможет, не теряя любви и отношений. По-моему, Гофман не врал, и к чему бы!?

10_____

Утром телефонировал Нувель, когда я только что вставал. Principino был рассеян и небрежен. Прибежал Модест с объятьями и закрытием дверей. Приходил Вяч<���еслав> Ив<���анович>, я топил печку, читал ему Пролог, казался таинственным и переживающим кризис, пусть расскажет Модесту, тот Виктору, которого собирается теперь аккапорировать [319]. Звал к себе. Пришел Тамамшев, я одевался, у Ивановых пел Дон Жуана. Телефон от Principino, придет с Дмитриевым. Был мил, любезен, весел; я пел им, сплетничали, зазвал его к Сомову. Да, Позняков телефонировал, что сегодня не может быть, когда я звал его завтра.

11_____

Утром поехал к Нувелю и Сомову предупредить и звать их. К Блоку; оказывается, послал деньги по почте. Страшный холод. Заехал к Чичериным, ждал их, разговаривая с девочкой, что-то наигрывая. Дома уже был Потемкин, пришел Сережа и старейшины, забегал Модестик, звал завтра в училище. Все уселись на диван, и поднялась щупка, как в танцульке Народного Дома. Я стал целовать П<���етра> П<���етровича> и наконец нащупался до конца при всем честном народе, хотя и в темноте. Вот так случай. Прощаясь, я спросил: «Вы не сердитесь?» — «Нет, я был рад». В<���иктор> А<���ндреевич> прислал премилый ответ на стихотворение В<���альтера> Ф<���едоровича>.

12_____

Наумова в лазарете не было, но его вызвали из класса на минуту; говорил все с Модестом, но был, видимо, рад. Звал вечером. Заехал в цирюльню и к князю. Поехали: страшный мороз. К Сомову пришел и Валечка, хваливший меня за вчерашнее. Сомов позвал нас в воскресенье. Заехав за папиросами, насилу добрался домой, не пойдя ни к Костриц, ни к Ремизовым. Пришли Глеб Верхов<���ский> и Зарецкий, почтительные и скромные. У дев был Сашурок. Поднялся к Ивановым. Вяч<���еслав> Ив<���анович> уже спал. Я посидел, не говоря с Модестом, и ушел. Вдруг Анна Рудольфовна является ко мне и зовет наверх, в спальню Вячеслава. Какое-то двойное шарлатанство: мой кризис, провидение Минцловой, но, кажется, я не сбрендил. Гофманенок уже ждал меня с объятьями в «башне», потом утешение Марьи Михайловны — занятно. Ответа мне нет, не так торопится.

13_____

Проснувшись, я почувствовал кого-то в соседней комнате и испугался. Оказывается, проник Павлик. В<���иктор> А<���ндреевич> говорил по телефону, что ответить хотел вчера, письма же не писал. Просил в субботу днем или вечером. У Чичериных Костриц не было, но было неплохо: тихо, мирно, семейно. Играл Чайковского. Поднялся к Иванову поймать Модеста. Был Леман и Странден. Читал «Алексея». Модест спустился со мною, говорил, что это он отстранял Наумова от меня, теперь же за хорошее поведение сводит, что тот меня любит, но слабо. Выражал ему свое возмущение по поводу отношений В<���иктора> А<���ндреевича> к Нувелю; тот объяснял простою вежливостью. Недурно: очевидно, тут его запреты недействительны. Он глуп, но может пригодиться.

14_____

Позняков не пришел. Посылал за Гофманом, которого не оказалось. Пришла Минцлова, утешала меня, целовала в лоб, говорила, что полюбила меня, что не может быть, чтобы мне не помогли. Наверху у меня нашли вид аббата и шарлатана; пел, новые стихи посвятил Вяч<���еславу> Иван<���овичу> {945} . Минцлова взяла обещание, что завтра ей дам отчет после свидания. М<���ожет> б<���ыть>, я действительно на новой дороге. Завтра у Виктора. Что-то будет. Буду заниматься. Читал Bréviair {946} , старательно делал ночной туалет.

15_____

Проснулся от мужских голосов, будто прямо у меня в ухе. Один говорил: «Те, что я надевал вчера, — не новые, а старые». Другой отвечал: «Слушаюсь». Писал, читал разные разности, бродил, курил, писал письма. Пошел снег, теплее, Сомов завтра отглашает {947} . В замке узнал, что Наумов еще в лазарете. У него была мать, он никуда не едет. Был душевен, но упорен, говорил, что может мне помочь, что уходить не надо, будем видаться каждый день, что это — и его путь, целовал, жал руки, плакал, на бумажке чертил «Мишенька, Мишенька». Это, конечно, лучшая помощь, но достаточная ли? но такая сладкая. Покровский не пришел. Поднялся, там была Герцык. Вышла книга Городецкого, кажется, плохая {948} . Модесту дал отчет; тот завтра хотел послать записку со мною. Завтра опять увижу, это сладкие обоюдные сети. Поехал в «Вену», как условились, друзья казались мне далекими. Были Потемкин, Платер и Раппапорт. Я сидел, как бонза, друзья сердились и смеялись, предполагая комедиантство. В<���альтер> Ф<���едорович> меня провожал, он тоже достаточно несчастен, но кто же виноват? Не сам ли сунулся он в эту кашу?

16_____

У него был Анненков, я чуть не засыпал, слушая рассказы о маневрах и смотря на Виктора. Заехал к Жеребцовой, домой. Вечером пришел Валечка и гимназисты. Позняков болен, получил от него письмо. Он бранил меня Огаркову, меня отовсюду ругают. Прибегал Модест, утром он тоже был, дал письмо (где говорилось, что В<���иктор> А<���ндреевич> не может не нуждаться во мне). Затворился от гимназистов со мною. В<���альтер> Ф<���едорович> пошел наверх, он наделает des gaffes. Откровенным я могу быть лишь с самим собою, как это ни тяжело. Прочитал Валечка свои стихи юношам, очень их шокировав и спугнув. Слушался бы лучше меня. Я его тревожу, и это меня радует, я и его могу провести. Завтра увижу моего ангела. Вяч<���еслав> Ив<���анович> выпытал у Нувеля почти все положение дел, причем был уверен, что я живу с Наумовым. Было почему-то очень, очень грустно. Планы опять начинают привлекать. Засяду в библиотеку, работа, свидания с милым Виктором, будущий год — все светло влечет меня. Я мог бы быть бесконечно счастлив: читать около него, когда он занимается, — разве это не счастье? И Модест, и Минцлова — христианские друзья.