Михаил Кузмин - Дневник 1905-1907

8_____

Сегодня начал свой роман; оказывается, что я с нетерпением жду завтра Гришу, хотя и послал ему сердитое письмо. Был в библиотеке; о Coluccio Salutati ничего нет, попробую Poggio Bracciolini, даже Prop <���нрзб.> не выписывают. Были у Варвары Павловны, но романа не читал, т. к. там была целая компания всяких чучел, Акуловы, Витте и пр., но было не слишком скучно, а возвращаться домой и совсем весело. Будто начинаю работать; я думаю, теперь пойдет на лад.

9_____

Утром, сходя бриться, в ожидании Гриши написал конец пролога «Гармахиса». Пришел он поздно, в четвертом часу, был очень в духе, даже я никогда не видел его в такой резвости, чуть мне не откусил носа. К обеду не выходил, а прямо стал одеваться ехать на Остров. Гриша дожидался меня на углу, около Академии, я его не узнал, и он мне показался совсем молодым (т. е. не старше своих 18-ти лет, как он кажется) и красивым, с бледным лицом, большими глазами и волнующим профилем. Извозчик попался пьяный, который по дороге останавливался 2 раза покупать кнут и поправлять подпругу, потом мчался с криком по Невскому, всех давя, как московский дуралей, и, наконец, на Морской заехал поперек улицы на тротуар. Гриша доехал почему-то до Гороховой, и было очень весело ехать. Костриц решила писать портрет вечером с книгой, говорила, что Сомов, наверно, захочет писать мой портрет, что ему понравится мой роман и пр., и пр. «Вия» ее забраковали. У Верховских, кроме всех их и Каратыгиных in согроге [43], была какая-то дама, Бекетова, их «жилец» и недавно приехавший Менжинский {54} , прямо с митинга; говорит, что дороги бастуют для большего бойкота Думы, что решено истребить всю царскую семью «с детенышами». У Верховских очень мило, но дамы что-то дуются. Каратыгин сказал, что у Нурока обязательно будут Сомов и Курбатов. И, к довершению удовольствия, я там забыл свой портфель. Возвращаясь домой мимо Зимнего дворца с часовыми, как при какой-нибудь Екатерине или Павле, я думал, как это далеко, как запустело, лишено всякого смысла кажется все это, и стоит он, как исторический памятник, как дворец каких-нибудь дожей. Юраша пел Шумана по-немецки и Корсакова; как Корсаков похож на Пушкина, и даже не в националистических мелодиях; как русско это все. И немецкое пение именно Юраши, и Корсаков мне напомнило далекие дни симфонических концертов, петербургского студенчества и увлечений Григом, несколько прекраснодушное, идеальное и молодое, и мне стало грустно. Азбука Бенуа — море поэзии, там почти каждая вещь — перл по мысли и краскам {55} . Куда Билибину. Когда я уехал из Щелканова {56} , оказывается, что Надя Форш очень жалела, что не поспела со мной поговорить и сказать, чтобы я не воображал, что то, что я пишу, — стихи; вот «Полтава» — стихи, а «пахнет чесноком и рыбой» {57} — просто гадость, а не стихи.

10_____

С утра меня несколько угнетала многочисленность нужных визитов, но, пойдя на Остров за портфелем, я так наслаждался погодой, сухой и серой, прямыми линиями Петербурга и его поэзией, в стиле какого<-нибудь> А. Бенуа, что поезд<���ка> к Верховским за забытым портфелем только подбодрила меня. Если бы я умел рисовать, как бы я это все написал, и, м<���ожет> б<���ыть>, не очень бы под Бенуа. Вернувшись часа в 2, писал до обеда, потом одевался, чтобы идти к Нурок, как он сам, узнав, что Медем за мной не заедет, приехал, чтобы взять меня; он нашел, что у меня в комнате есть свое cachet [44]и что она достаточно отделена. Когда я брился, он ждал и ворчал на кокетство, а парикмахер сообщал, что значит «сквозной посетитель», «коробка», «мак», об маке дают знак пустыми звонками, хотя для каждого назначения есть особые {58} . Едучи на извозчике, Нурок несколько интересничал, говоря, как он любит уличную жизнь, подонки, проституцию, не активно, но созерцательно, не любит эмоции театров, а клоунов, убивающих весело насмерть доской друг друга, кафе-шантаны, фокусы; рассказы о «жене Хама» привели его в восторг. В марте он думает отправиться в Париж и Лондон, спрашивал, не собираюсь ли я, а то он мог бы познакомить меня со многими именами. Сомов и Нувель уже нас ждали. Были еще Смирнов, Покровский и Каратыгин. Читал свои песни и роман и даже не ожидал такого успеха и разговоров, где уже позабыли обо мне, как присутствующем авторе, а сейчас планы, куда поместить [45], что в переводе на франц<���узский> это будет большой успех, т. к. то, что там есть в таком же роде, так низкопробно, сантиментально и цинично, что с моим «целомудренным» романом ничего общего не имеет [46]. Понравилась более всего 1-я часть, вторая менее других была понята (слишком проповеди), третья — Нувель находит под влиянием «Lys rouge» Franc’a {59} (но Нурок спорил). Было очень приятно видеть эти вопросы, обсуждения, похвалы лиц, вовсе не склонных к восторженности. Нашли, что очевидно мое даров<���ание> как драматического и сатиричес<���кого> писателя, т. е. диалоги сжаты, верны и имеют все pointes. Конечно, планы о возможности издания потом падут, и я не обольщаюсь надеждой на минутный подъем, хотя Покровский очень убеждал меня печатать в «Содружестве» {60} , обещаясь устроить это очень скоро. Но для этого нужно будет рублей 100. Потом долго говорил о людях вроде Штрупа {61} , что у него есть человека 4 таких знакомых, что, как случается, долгое время они ведут, развивают юношей бескорыстно, борются, думают обойтись так, как-нибудь, стыдятся даже после 5-го, 6-го романа признаться; как он слышал в банях на 5-й линии почти такие же разговоры, как у меня, что на юге, в Одессе, Севастополе смотрят на это очень просто и даже гимназисты просто ходят на бульвар искать встреч, зная, что кроме удовольствия могут получить папиросы, билет в театр, карманные деньги. Вообще, выказал достаточную осведомленность. Кстати, я так попался: у него шурин Штруп [47]. Вот совпадение. Вещи мои петься, вероятно, будут.

11_____

Какая радость, какое облегчение: сегодня, играя у Каратыгиных пролог «Гармахиса», я воочию убедился, что он никуда не годится и, как всегда, когда я «сочиняю сделан à froid [48], часто банален и неподвижен. Как нарыв, который лопнул, меня это облегчило. Снова я чист и свободен. Каратыгин говорил, что я произвел фурор и что Сомов, идя с ним домой, говорил, что он не читал и не ожидал ничего подобного. Жалко, что он моей музыки не оценил, но Каратыгин уверяет, что это потому, что тот, в сущности, не музыкант и до Debussy дошел постепенно. И почему мне хочется, чтобы зацепило именно Сомова, даже не Дягилева, напр<���имер>? [Лидия Михайловна находит, что Дягилеву, наверно, тоже понравятся «Крылья» и что Сомов просто… [49]хотя бы он не захотел меня писать.] Ольга Никандровна [тоже] просила меня позировать. У Каратыгин<���ых> была Соколова, но было уныловато и скучно, и вообще, Остров меня настраивает элегически. Наши на митинге, но, кажется, пошли рано; вечером были какие-то зарева; мысль о забастовках жел<���езных> дорог, митингах и т. п.; темные улицы с казармами, огромное Марсово поле с темнеющим на розоватом зареве собором Воскресения, — все настраивало тревожно и романтично. Сегодня приходил Маркиан от Большакова; м<���ожет> б<���ыть>, дело и уладится после забастовок. Рассказы Покровского об Одессе меня растревожили, и мысль о богатом южном городе с привольной, без запретов, жизнью, с морем, с оперой, с теплыми ночами, с доступными юношами меня преследует. Предпринять бы весной вылазку туда.