Михаил Кузмин - Дневник 1905-1907

15_____

Был у обедни у Рождества Богор<���одицы>, так было приятно, несмотря на петербургс<���кую> официальность церкви. Купил «Новое время» и пришел к завтраку, когда уже топилась печка. После чинил свое бесконечное одеяло и занимался с детьми. У Казакова мои иконы посланы; тетя дело несколько направила, возможно, что в январе получатся деньги или в начале февраля. Мне очень весело, у «современников» не был, завтра увижу Гришу.

16_____

Утром была Екатер<���ина> Аполлоновна и полотеры. От ожидания с минуту на минуту прихода Гриши у меня сделалась мигрень, и, когда после обеда все разошлись и я остался один с Ек<���атериной> Ап<���оллоновной>, мне было трудно с ней заниматься итальянским, но мне было приятно читать трогательную, красочную и яркую новеллу о соколе {119} . Совсем во время ужина, когда я почему-то выпил зубровки, пришел Григорий, кажется пьяный, сейчас же стал отыскивать кинжал, на вопрос, что с ним, чем он нездоров, говорил, что скажет в воскресенье, теперь стыдно и боязно. «Но ведь вам придется же все равно говорить, и ты будешь трезвый {120} , и тебе труднее будет говорить, а я буду эти <���дни> думать Бог знает что; а что боязно, так это пустяки, будто я в чем переменюсь. А кинжал лучше бы оставил». — «Нет, нож я вам в воскресенье принесу отточенным и про болезнь тогда же». Но я настоял, и, конечно, оказались пустяки, которые проходят в неделю или полторы, как ему сказал и фельдшер, и только непривычка и молодость заставили видеть опасность, где, кроме неприятности и вынужденного всяческого воздержания, ничего нет. Голова очень болела, и провожать Аполлоновну ходил один Сережа.

17_____

Сегодня ездил за покупками к воскресенью и к дороге. Вечером была тетя, Эвальда она еще не видела; скучно, что м<���ожет> б<���ыть> задержка за отсутствием Алексеевой доверенности.

18_____

Григорий пришел в четвертом часу. Боря, все время помогавший мне готовить стол, расспрашивал, какой придет дядя, в какой рубашке, штанах, где сядет, почему он не идет и т. д. Обедать нам давали в комнату; я все смотрел на Григория, думая: какой у меня есть Гриша. Мысль, что вот человек, при виде которого приходит мысль: если бы эти глаза, губы, щеки, тело принадлежали мне, — действительно мой, что я могу беззазорно ласкать и гладить, пьянит меня. К приятному для меня удивлению, он отлично знает и любит церковность и службы и даже просил меня дать нотные праздники на эти дни, чтобы попеть. Ко мне пришел Иванов; у меня так болела голова, что он хотел тотчас же убираться, но потом пошел знакомиться с Муравьевым, которого принимал за старовера, читал свое переложение толкования Литургии Григ<���ория> Бог<���ослова> (конечно, мертвенно и напыщенно) и умеренно толковал о политике. Когда они оба ушли, я еще не решил, ехать ли мне, до того у меня болела голова, но потом оправился, полежав немного; ехал я, закрыв глаза, еле-еле, и, как только приехал на станцию и взошел на площадку вагона, меня вырвало, потом я лег и, заснув, успокоился {121} .

23_____

Откладываю описания путешествия, чтобы не забыть сегодня, хотя и стоило бы его забыть. Денег нигде нет. Казаков страшно надувает, хоть топись; был у Чичериных, у Нат<���альи> Дм<���итриевны> умер отец, и она собирается уезжать; у них были, кроме С<���офьи> Вас<���ильевны>, Марья Дмитриевна и еще какая-то барышня. Вечером я задумал ехать в баню, просто для стиля, для удовольствия, для чистоты. Звал с собою Сережу, но он, к сожалению, не поехал. Пускавший меня, узнав, что мне нужно банщика, простыню и мыло, медля уходить, спросил: «Может, банщицу хорошенькую потребуется?» — «Нет, нет». — «А то можно…» Я не знаю, что мною руководствовало в дальнейшем, т. к. я не был даже возбужден… «Нет, пошлите банщика». — «Так я вам банщика хорошего пришлю», — говорил тот, смотря как-то в упор. «Да, пожалуйста, хорошего», — сказал я растерянно, куда-то валясь под гору. «Может, вам помоложе нужно?» — понизив голос [сказал] промолвил говорящий. «Я еще не знаю», — подумав, отвечал я. «Слушаюсь». Когда смелыми и развязными шагами вошел посланный, я видел его только в зеркале. Он был высокий, очень стройный, с черными чуть-чуть усиками, светлыми глазами и почти белокурыми волосами; он, казалось, знал предыд<���ущий> разговор, хотя потом и отпирался. Я был в страшно глупом, но не неприятном положении, когда знаешь, что оба знают известную вещь и молчат. Он смотрел на меня в упор, неподвижно, русалочно, не то пьяно, не то безумно, почти страшно, но начал мыть совсем уже недвусмысленно. Он мне не нравился, т. е. нравился вообще, как молодой мужчина, не противный и доступный; мóя, он становился слишком близко и вообще вел себя далеко не стесняясь. После общего приступа и лепета мы стали говорить как воры: «А как вас звать?» — «Александром…» — «Ничего я не думал, идя сюда». — «Чего это… Да ничего… Бывает, случается, мимо идут да вспомнят…» — «Запаса-то у меня не много…» — «А сколько?» Я сказал. «Не извольте беспокоиться, если больше пожалуете, потом занесете…» — «В долг поверите?» — «Точно так…» — «А если надую?» — «Воля ваша…» Я колебался… Тот настаивал. «А вы как?» — «[Как] Обыкновенно…» — «В ляжку или в руку?» — «В ляжку…» — «Конечно, в ляжку, чего лучше», — обрадовался парень. Гриша, милый, красивый, человечный, простой, близкий, Гриша, прости меня! Вот уже правда, что душа моя отсутствовала. Как бездушны были эти незнакомые поцелуи, но, к стыду, не неприятны. Он был похож на Кускова en beau [54]и все фиксировал меня своими светлыми, пьяноватыми глазами, минутами мне казалось, что он полоумный. Одевшись, он вышел причесаться и вернулся в [рубашке] серебряном поясе, расчесанный и несколько противный. Он был подобострастен и насилу соглашался садиться пить пиво, благодарил за ласку, за простое обхождение; главный его знакомый — какой-то князь (у них все князья), 34<-х> л<���ет>, с Суворов<���ского>, с усиками, обычные россказни о покупках родным и т. д. Самому Александру> 22 г<���ода>, в банях 8-й год, очевидно, на меня наслали профессионала. Он уверяет, что дежурный ему просто сказал: «мыть», но он был не очередной, остальные спали; что в номера просто ходят редко, что можно узнать по глазам и обхождению. И, поцел<���овав> меня на прощание, удивился, что я пожал ему руку. В первый раз покраснев, он сказал: «Благодарствуйте» и пошел меня провожать. Проходя сквозь строй теперь уже вставших банщиков, сопровождаемый Алекс<���андром>, я чувствов<���ал> себя не совсем ловко, будто все знают, но тем проще и внимательнее смотрел на них. Собственно говоря, анекдот довольно скверный, тем более что денег у меня совсем нет, хоть скрывайся куда-нибудь. Дома был Анджикович, уезжающий в Нижний, и мы играли в винт. Хоть бы напиться, да голова только заболит. О, Псков, о, Гриша, вы будто луч спасения, как детство, как рай, как чистота, меня влечете; в Григории есть и родственность, и девственность, как это ни смешно. И чего я сунулся с этим Александром; впрочем, м<���ожет> б<���ыть>, все к лучшему. [И подумать, что эту тетрадь будет читать Сережа, невинный, чистый, далекий от всяких уклонов!] «Милий дядя Миша» — говорит Боба. Очень милый, действительно. Ну и пусть.