Михаил Кузмин - Дневник 1905-1907

2_____

Сегодня выходил только утром; Казаков не приехал, не знаю, что и делать. Подожду до 4-го; м<���ожет> б<���ыть>, напишу Григорию, чтобы он не приходил, он, видимо, тяготится этими посещениями и скучает со мною. Что же делать. Странно, что лицо Александра чем-то затмилось в моей памяти и ясно я его себе не представляю. Ни к Андриевич, ни к Ивановым я не пошел, я сначала писал, потом так лежал при лампадке, потом говорил в кухне, поил чаем Сережу и его товарища, довольно бутузистого юношу армянского типа; прочитав каноны, лег спать, не думая ни о чем.

3_____

Сегодня, шедши к Казакову, я думал получить от него достаточно денег и, чтобы быть откровенным, должен признаться, что намеревался сегодня же в таком случае отправиться на Бассейную. Почему-то мне до ясновидения отчетливо представлялось, как я надену красную барх<���атную> рубашку, как останусь до прихода Алекс<���андра> без пальто, но в шапке, молча, не двигаясь, посмотрю, как он запирает двери, и тогда уже скажу: «Ну, теперь здравствуй», и, закинув руки за его шею, поцелую его. Как буду спрашивать, вспоминал он обо мне (или хотя о долге), что я все думал о нем: «Какие у вас волосы, Саша, какое лицо, будто солнце!» Так я думал, но Казакова не было, и, взявши у С<���ергея> Мих<���айловича> 2 рубля, чтобы мочь отдать прислугам, купив календари, я вернулся восвояси; никуда не пошел, а после обеда на извозчике со всеми ребятами отправился к Филиппову за баранками, все мечтая о псковской жизни, и, рано напившись чаю, рано лег спать. И вдруг тетя не получит наших денег, тогда, пожалуй, прощай Псков и счастье! Нужно бы сходить в церковь на Захарьевскую. Сегодня в лавке спрашивал моего адреса монах с Валаама. О. Петр, что ли?

4_____

Утром был у Н<���иколая> Васильевича, застал его завтракающим в халате и запертым, так что Таня, не достучавшись его с парадной, обежав по черной, открыла мне и начала искать хозяина бегом по комнатам. Мне все мнилось, как Наталья Дмитриевна говорила, что С<���офья> В<���асильевна> это — мать Манефа, а Таня — Фленушка {126} , и мне стало как-то весело. Казакова, конечно, нет, погода совсем весенняя, и на голубовато-розовом небе фонари горели белым светом. Розовый цвет мне всегда напоминает «1001 ночь», не потому ли, что там розовые дали? Послал Грише отглашение на Крещенье, пошел к Андриевич ряженым старухой, хотя страшно не хотелось, но ребята были очень довольны; вечером были Ступинские, они мне показались в более пониженном и менее идиллическом настроении, и у Андриевич чувствовалось какое-то уныние и скрытые нелады. На ночь канонов не читал и спал на редкость плохо; долго не засыпал, просыпался, было жарко, и все видел Алекс<���андра>, лицо которого до странного скоро позабыл; будто он лежит вверх спиной и смеется, а сам белый как снег, а я будто сижу над ним, обнимаю его и плачу, а лица его не видать.

5_____

Сочельник; с этими деньгами нигде не был. Казакова нет; дома кухарочный вопрос в острой форме. Вечером были у Ек<���атерины> Аполлоновны, но было менее уютно, чем обыкновенно. Вообще какая-то вялость и равнодушие, лицо Александра совсем от меня закрыто. Когда же я попаду в Единов<���ерческую> церкву?

6_____

Вставши поздно, пошел с нашими в Смольный к обедне. Там есть стиль в широких площадках, решетках, высоком соборе иезуитского стиля. Пели стройно, но тянули, и небольшой хор терялся в большом пространстве, будто в концертном зале, а в скитах голоса отскакивают от стен в голову и есть впечатление интимности. Как я люблю свою скуку теперь, с лежаньем на кровати, с бездельем, как это сладко, как это по-русски, как хочется запить, как царевичу Алексею. Из окна вижу прачек, смотрящих часами в окна, парней за воротами, и они тоже воочию видят ползущее время. Только бы Гриша не заключил из моего письма, что я иду гулять с Александром, хотя, м<���ожет> б<���ыть>, в самой глубине чуточку я этого бы и хотел. К Ивановым не пошел, а, купя булок у Филиппова, рано пил чай. И вид гуляющих людей меня развеселил; разговоры степенные, скучные и дурачливые от скуки же. Вот немцам не скучно, они всякому пустяку рады, систематичны и ограниченны. И танцы, и пикники, и спорт, в сущности, адская скука, а немцу, англичанину — увлечение, дела. А т<���ак> называемые дела разве не до повешенья скучны? Ах, напиться бы, спеть бы; долгая всенощная, храмовой праздник летом за рекой, вставанье еще в темноте, при лампадах, ах, самовар на красной скатерти у окна с солнцем, ах, долгая, снежная, лютая зима, сундуки, одёжа, дальний путь, ах, всегда, утром и ночью, вечером и днем, около, близко Гриша. Ах, будет ли это? Как ясно представляется: он будет бегать в трактир, проигрывать на бильярде, я браниться, споры, миренья, утром топка печей, холод в сени; яблони, [яблони] ах! {127}

7_____

Почти не помню сегодняшнего дня; денег нет; скучаю и изнываю, что давно не видел Муравьева. Вечером провожали Пр<���окопия> Ст<���епановича> в Москву; ничего не пишу, думается, что буду писать, когда получу деньги; во всяком случае, буду писать, когда нужно будет. М<���ожет> б<���ыть>, Гриша придет завтра без письма? вряд ли. Хотел сегодня же писать ему еще. Я как-то совсем позабыл, что в феврале мы можем уже получить деньги по делу. Подмерзает. Извозчик попался тульский, говорил: «Какая мясо». Милые Гриша, Александр.

8_____

Сегодня день посещений: еще с утра, когда фрейлейн ушла гулять с детьми, к ней приходил кавалер, к Хомякову какой-то поручик. И, стоя в ярко освещенной морозным солнцем детской, где читала Варя, я ясно слышал из соседней комнаты несколько гнусливый голос посетителя, развивающего радикальные идеи, и ответы Хомякова, будто из «Петра» или «Мировича» {128} : «По долгу службы, как офицер, как русский, я должен верить, я хочу верить, и я верю в справедливость этого». Было что-то поразительное, романтическое и чрезвычайное во всем этом, не знаю отчего. Пришла тетя; умер Кудрявцев, и тетя полна рассказов о смерти, похоронах и т. д. Сейчас после раннего обеда пришел неожиданно Гриша. Посидев немного, он пошел к земляку под Смольный, обещав зайти часов в 5. Выйдя в столовую, я застал там уже Писахова, приехавшего из Архангельска с козулями {129} и грубоватым художничаньем. Потом пришли чужие дамы справляться о Лидии Павловне, я пошел за покупками. Продавщ<���ицу> на 8-й <���Рождественской> зову<���т> Полина Ивановна, а продавца — Александр Иваныч; они очень милы и легкомысленно светлы. Дома был уже откуда-то явившийся Браилко. Боба мне помогал накрывать на стол, и, когда Муравьев без звонка вдруг вошел в комнату, мальчик остался у нас, занимая Гришу разговорами и не хотя уходить. Мама с Сережей ушли к Адиной родне. Гриша все ссорился, и ревновал, и плакал, и бранился, говорил, что я его мучаю загадками и что он сейчас разорвет стихи про Александра Македонского, хотел уходить сейчас, но я наконец (все время, правда, дразня и подсмеиваясь) обозлился и сказал: «Ну, [парень,] слушай: если ты уйдешь, так надолго уйдешь». Он перестал кобяниться, стал спрашивать, есть ли во мне человечность, просил идти с ним в будущее воскресенье в Народный Дом и простился довольно нежно. У меня ушло пиво, и я подпалил полку свечкой, ребяты были на моем попечении, мы играли в блошки на орехи и рано легли спать без чая; ночью вставал отворять дверь фрейлейн.