Михаил Кузмин - Дневник 1905-1907

17_____

Утром ходил в Апраксин, потом на Загородный; Мирон был вчера у Саши, и Ал<���ександра> Ил<���ьинична> объявила ему, что мы едем. Купил створчики. Саша только что вернулся с рынка, и все были пьяные, Татьяна сидела тут же. А<���лександра> И<���льинична> опять была истерически словоохотлива и говорила, чтобы мы ехали в четверг. Не знаю, как это возможно. Шумели, пили, Саша целовался, его жена хотела и поцеловала меня как «Сашиного брата». Ссорились, плакали, Саша ударил жену, думая, что она меня обижает, та становилась на колени и целовала мне руки, исступл<���енно> крича: «Вы для нас с Сашей как Бог». Татьяна недоумевала: все целуются, с кем же я буду целоваться; рассказывала, как она раз привела священника, а Наташа говорила: «Господи! батюшка идет, а у нас и лампадочки не заправлены». Был какой-то пьяный угар и трагичность. Хвастались покупками в дорогу: «табак, нафталин, мыло». «Отобеда<���ете> с нами? что вы хотите на второе: вырезку? отлично. Потом я поеду к мамаше, а вы побудете с Саней полтора часа». Потом Саша опять уснул у меня на плече. Вошла Татьяна и села на маленькую скамеечку вышивать. Помолчав, она кивнула на спящего: «Это ваш любовник?» — «Что вы, Т<���атьяна> В<���асильевна>, Бог с вами, Саша же женатый, какие глупости». Через некоторое время она опять спросила: «Ал<���ександр> Мих<���айлович> ваш любовник?» — «Пустяки вы говорите, Татьяна Вас<���ильевна>, шли бы лучше к себе работать». — «Как же не любовник», — рассмеялась женщина и, пошатываясь, ушла. За обедом стали вспоминать, как Ал<���ександра> Ил<���ьинична> меня целовала и потом на коленях стояла, она отвергалась и потом ушла из-за стола. Когда мы пришли из столовой, жена спала на кровати, и я, простившись с Сашей, ушел опять в магазин. Там был Петр Самсоныч, пили чай, я был почти пьяным; выйдя часов в 8, в теплый летний вечер, с кружащейся головой, я не хотел домой и в места, где нужно стесняться, и поехал на Бассейную. Александр рассказывал, как, когда другой Алек<���сандр> переставал мыть, один офицер погран<���ичной> стражи умолял на коленях, обещая 100 рубл. Тот пятился, а офицер в шинели цеплялся за его кушак и переступал коленками весь коридорчик. Дома Пр<���окопий> Ст<���епанович> сбирался в Новгород; я, напившись чаю, поехал его проводить. На вокзале толпы мужиков с сундуками лезли в вагон, буянившего пьяного извлекали. Я подумал про наши путешествия. От Юши письмо об «Алекс<���андрийских> п<���еснях>» и с рисунками Тома и Клингера {193} . Что-то выйдет?

18_____

Страшно не захотелось ехать. У Саши все то же самое. Днем пошли к Вяч. Иванову. Нувель говорит, что начал писать дневник по моему примеру, остается долгое время в городе, приглашал с Сомовым одних, у Иванова могут быть Hafiz-Schenken, — все это заставило меня желать остаться, и притом, как я ни люблю Броскина, вечное пьянство, бутылки, ползающие по всей квартире девицы, какой-то смрад от всего этого мне начинает бросаться в нос. Были у Ивановых; Сомов писал его портрет; редко человек производит такое очаровательное впечатление, как Сомов, все его жесты, слова, вещи так гармонируют, так тонки, так милы, что самый звук «Сомов» есть что-то нарицательное. Я читал «Алекс<���андрийские> п<���есни>», «Предосторожность» и «Елевзиппа». Иванов нашел, что мой genre [69]скорее всего роман, что у меня «душный талант», протестовали против поддевки. Они очень милы, и я бесконечно рад познакомиться с ними не только официально. Только я боюсь, что Нувель скоро надоест со мною возиться. Впрочем, м<���ожет> б<���ыть>, было бы еще скучнее, если бы все не надоедало. Обедал у Чичериных; поехал к Казакову и попросил, чтобы тот отпустил своих служащих со мной выпить перед отъездом. Это было так прямо, что он согласился. Василий и Степан пошли со мной к Морозову, там присоединились Козлов и Зверкин, но послед<���ний> все врал всякий вздор: «С 1 мая» да «Пролетарии всех стран, соединяйтесь», так что мы его высадили на отдельн<���ый> стол. Пригласили Сеньку, несмотря на неудовольствие его дам. Для чего-то он таскает мое письмо у себя в кармане и на вопрос своих товарищей, с кем он поздоровался, сказал, что «это для вас слишком серьезный господин». Степан ушел домой, т. к. у него болели зубы, Кудряшев стал ссориться, зачем я отказался от его услуг провожать меня, а прошу об этом Каткова. Андр<���ей> Ив<���анович> говорил: «Мих<���аил> Ал<���ексеевич>, зачем вы гладите так при всех этого молодого человека, а нас не гладите, мы ведь подольше с вами знакомы». Я хотел было ответить, что оттого, что вы — не коты, но воздержался. Катков проводил меня до дому; что я говорил ему дорогой, я не помню.

19_____

Утром ходили с Сашей за билетами, я вел его, как слепого, съездил в банк, потом к Сеньке купить белья, за сапогами, в Апраксин к Иову и Маркьяну. Прошел в магазин, был один Степан, говорил, как Козлов рассказыв<���ал> про мои вчерашние похожден<���ия>, что я с бельевым Сенькой чуть не целовался при всех. Дома решил завтра не ехать. Сообщил об этом Саше, так успешно притворясь огорченным, что он даже стал меня утешать. В магазине это приняли с ликованием. Степ<���ан> рассказывал, что хозяин вел с ним длинный душевный разговор обо мне, об моих отношениях к Броскину, что, вероятно, Грише дана отставка, что я это делаю как матерьял для романа (вот идея!) {194} , что я хотя и хитрый, но примерный и умница, что у меня <���петровские?> глаза, что как часто я их выручал и как было бы непоправимо потерять такого клиента и приятеля, если бы Саша или кто другой меня отвлекли от них, что поэтому нужно с Броскиным обходиться аккуратнее; к чему это все говорилось, довольно ясно. Я очень рад, решив не ехать. Пил чай на Верейской.

20_____

Билет отдал назад. Скучал адски и вечером, протомившись до запора в магазине, пошел на вокзал. Было до смерти тягостно идти почти ночью одному провожать. Будто в незнакомом городе, где никого нет ни близких, ни знакомых, а дома, в прошлом, в покинутом, все так мило, уютно, тепло. Саша с женой и прислугой были уже там; Саша так слаб, что не мог без труда нести корзину, которую я легко донес до вагона. И потом мы всё ходили взад и вперед, он звал скорее приезжать, просил ежедневно писать, говорил, что может умереть. Наконец, простившись еще раз через окно, уехал. И я не буду слышать его костей через слегка обмякшие теперь щеки, его губ, его рук, как он обнимает, гладит, смотрит. Горестно вернулся я домой, где все уже спали, и, не закусывая, лег спать. И будто все кончилось, все уехали, я один в чужом вдруг городе.

21_____