Михаил Кузмин - Дневник 1905-1907

28_____

Несколько болела голова; никуда не выходил; после обеда пришел Глеб [Успенский] Верховский и вышел с нами, взяв «Крылья». Мы поехали к Тамамшевым, живущим где-то у Ивана Предтечи, но их не было дома; я прошел к Кудрявцевым. Сережа же отправился к <���нрзб. >. Тетя была дома, дело назначено на 9-е, дай-то Бог, чтобы благополучно кончилось. Павлик телефонировал, что будет завтра в 8 часов; завтра увижу Сомова, о котором мечтаю как о возлюбленном, вместе поедем к Ивановым, м<���ожет> б<���ыть>, вместе в оперу; мне жалко, что я не могу быть знакомым с другими известными ему людьми, чтобы видеться еще чаще; в этом отношении я завидую Renouveau. У «современников» кроме Нурок, Кржановского, Медема и Сенилова были еще Винклер, Покровский, пьянист и Миклашевский. Играли Severac, Albenis, Ravel, Reger’a, S. Saëns’a, Скрябина и Винг <���нрзб. >. Сенилов звал к себе, что<���бы> сыграть новые свои вещи: симф<���оническую> поему «Мцыри» и на ремизовские слова «Калечина и колыбельная»; либретто ему обещал Городецкий, но, кажется, не думает исполнять {364} . Пошел прямо домой. Без меня были Юраша и Павлик.

29_____

Письмо от Сомова, что, не будучи сегодня у Ивановых, надеется встретиться только на «Лебедином озере» {365} . Печально. Я теперь думаю просто об его лице, глазах, голосе, теле, хотя ценю, м<���ожет> б<���ыть>, еще больше сознанье, что этот чопорный, жеманный Сомов знаком мне и по-другому. Утром ходил к Иову, но тот долгу не отдал. После обеда до Павлика пошли с Сережей посмотреть репертуар. Какой ужас. «Риголетто» и «Гугеноты»; балеты интересны. Заходили к Филиппову есть пирожки, там были 2 студента из Летнего сада. Встретили Городец<���кого>, который сказал, что к Ивановым привезли целый транспорт шкапов [169], комодов, столов и они не знают, что с ними делать, и советовал мне пойти посмотреть на это комическое зрелище. Пришел Павлик рано, в теплом пальто, новых перчатках, бедный, ничего не подозревающий, но что-то чувствующий, со своим гибким, длинным телом и запечатленными глазами. Во время нашего свиданья пришли Аюхановы. После Павлика я оделся и, напившись чаю, пошел к Ивановым. Там был Чулков и уже вернувшийся Городецкий. Было скучно; Диотима утром ссорилась с Эль-Руми; все загорожено огромными ящиками, по которым в недоумении лазила кошка. Чулков ушел, Диотима поговорила со мной о том, что я нравлюсь Манасеиной, что с Allegro она, Диотима, толковала о любви, о homosexual’ности, пошла спать, равно как и Городецкий. В<���ячеслав> Ив<���анович> толковал еще долго, что я не создал школы, которая даже и нежелательна, тогда как Городец<���кий>, вероятно, создал; опять об homosex, который В<���ячеслав> Ив<���анович> считает более страшным, глубоким, мистическим, лишенным gaitée [170], чем флирт обычный. Вернулся рано, во втором часу. Сегодня были полотеры, трое; Сысой меня положительно возбуждает. Что-то вообще будет? Мне кажется, что у Ивановых что-то неладно и меня будто меньше прежнего любят.

30_____

Утром пришел Футин просить от Георгия Михайловича на время налоя. Это смешно, никогда не делавши ни одной мне услуги, за всякими пустяками посылают ко мне. После завтрака зашел к Фоме Ивановичу, обещал непременно деньги принести завтра, часов в 12. Так захотелось видеть Сомова, что рискнул поехать к нему, но, достигши его дома, так застыдился, что, пройдя несколько раз мимо, сел в конку и доехал до Гороховой, откуда прошел к Казакову и в парикмахерскую; подстриг усы. Утром мне приснилось, что приехал зять, и я слышал его голос так явственно, что спросил у сестры: «Разве Пр<���окопий> Ст<���епанович> приехал?», а через два часа он приезжает в самом деле, неожиданный сегодня. У Казакова вернулись Козлов, Кудряшев и Шошин. Броскин бывает часто и все спрашивает обо мне. После обеда наши потащили меня к Инжаковичу по тем улицам, куда я езжу к Павлику. Он был дома и больной; напившись чаю, поболтавши, мы тем же путем отправились домой. Какой-то правовед нежно ехали с пажом, и мне стало жалко молодости, что так долго никого не видел, что нет и долго не будет достаточно денег. Сегодня сестра обратила внимание, что я пренебрежительно отозвался о Павлике, и добавила: «Не желала бы я быть твоей симпатией, настолько это кратковременно». Правда ли это? м<���ожет> б<���ыть>, и нет, при наличности внутренних интересов, <���если> вспомнить князя Жоржа. Что-то будет завтра? Попаду ли я в театр? с деньгами я был бы как окрыленный, так я счастлив и светел это время.

1_____

Утром никаких денег мне не принесли. Пришла тетя, дети в гости, я сходил на Кирочную; говорят, еще не возвращался из конторы. Пришел Павлик, был очень аффрапирован, хотя виду не подал; предложил пойти вместе и зайти; зашли; Фома был дома, денег ничего они не получили; предложил дойти до хозяев, нет ли у них. В низкой, темной, полной народа, ребят комнате горела лампадка, висели мои святые, привыкая к набожности. Денег дали; поехали в Летний сад; Павлик разговаривал с какой-то теткой, с которой, кажется, сговорился встретиться вечером. Может быть, и нет. Обедали в «Вене», мне было скучно, что я не попаду на «Леб<���единое> озеро», не увижу милого Сомова, так что я просто хотел поехать к началу и повидать его. Павлик опять просил к 14-му достать ему хоть 25, хоть 50 рублей, что он со вторника возьмет отпуск и может приходить ночевать, чтобы я верил, что он любит меня за душевное, чувствительное отношение, простоту и ласковость. Приехавши домой, застал тетю читающей с детьми «Недоросля», напился с нею чаю и поехал к Сологубу. Проезжая набережной, меня обуяла тоска: Павлик отошел куда-то, на Сомова, несмотря на всю мою любовь и влюбленность, надежда плоха из-за его недоверия; безденежье, — все снова влечет к смерти: отчего это? У Сологуба были В<���ячеслав> Ив<���анович>, Юраша, Городецкий, Годин, Уманов-Каплуновский с женой, Кондратьев, который мне довольно понравился, Гржебин и Копельман. Было неплохо, и даже смеялись. Городецкий нашел, что я со стрижеными усами — страшен, Иванов же — plus troublant, inquiéte [171], пикантнее {366} . Ехали втроем. Так я и не видел Сомова. Гржебин говорит, что он хочет свести нас во вторник, — что-то из этого выйдет? Приехавши в половине третьего, долго не тушил свечи и лежа думал и плакал, что не был в балете с Сомовым, совсем не мог заснуть, пока не встал и не написал ему письма, не одеваясь, голый. Потом заснул тревожно, видя нехорошие сны, просыпаясь, плача. Утром я слышал, как прибивали какие-то гвозди, хотели выводить тараканов, плакали и ссорились дети. Кондратьев, наверное, грамотный, но это не тот, совсем не тот, тот был дивный, и, когда я видел его года три тому назад с истасканным, но моложавым, похудевшим, излюбившимся лицом, еще лучше.