Фёдор Шаляпин - «Я был отчаянно провинциален…» (сборник)
- Название:«Я был отчаянно провинциален…» (сборник)
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:АСТ
- Год:2013
- Город:Москва
- ISBN:978-5-17-078054-9
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Фёдор Шаляпин - «Я был отчаянно провинциален…» (сборник) краткое содержание
Федор Иванович Шаляпин — человек удивительной, неповторимой судьбы. Бедное, даже нищее детство в семье крестьянина и триумфальный успех после первых же выступлений. Шаляпин пел на сценах всех известных театров мира, ему аплодировали императоры и короли. Газеты печатали о нем множество статей, многие из которых были нелепыми сплетнями об «очередном скандале Шаляпина». Возможно, это и побудило его искренне и правдиво рассказать о своей жизни.
Воспоминания Шаляпина увлекательны с первых страниц. Он был действительно «человеком мира». Ленин и Троцкий, Горький и Толстой, Репин и Серов, Герберт Уэллс и Бернард Шоу, Энрико Карузо и Чарли Чаплин… О встречах с ними и с многими другими известнейшими людьми тех лет Шаляпин вспоминает насмешливо и деликатно, иронично и тепло. Это не просто мемуары одного человека, это дневник целой эпохи, в который вошло самое интересное из книг «Страницы из моей жизни» и «Маска и душа».
«Я был отчаянно провинциален…» (сборник) - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
Друзья помогли мне распространить билеты на этот спектакль через Общество вспомоществования увечным воинам на многих заводах и фабриках. Все шло гладко, пока за несколько дней до спектакля не случилось непредвиденное: на Охте, на пороховых заводах, произошел взрыв. Было много жертв. Официальное сообщение об этой катастрофе задерживалось, что еще больше усиливало тревогу людей. Дирекция народного дома заговорила о том, что спектакль, наверное, придется отменить: момент неподходящий. Я же считал, что несчастный случай на Охте усилил и без того безрадостное настроение людей, поэтому я тем более обязан сделать все, что в моих силах, дабы поднять дух людей. Накануне спектакля мне позвонил градоначальник, то есть губернатор Петербурга, и посоветовал отменить представление: ему-де стало известно, что во время моего выступления кто-то планирует устроить беспорядки. Несмотря на благоразумное уважение, которое я испытывал к градоначальнику как к официальному лицу, я не мог поверить в то, что полученная им информация верна. Поэтому я попросил разрешения действовать согласно ранее намеченному плану, заверив его, что нисколько не опасаюсь за то, что мне могут помешать петь. Градоначальник упорно стоял на своем. Спектакль непременно будет сорван, уверял он меня, причем зачинщики беспорядков подстроят все так, что во всем буду виноват один я. Тогда я предложил: раз он так уверен, что будут беспорядки, пусть официально отменит концерт. На это градоначальник возразил мне в том духе, что официальный запрет спектакля вызовет сильное недовольство среди рабочих, и без того взбудораженных тем, что произошло на пороховых заводах. Наконец, после долгих и тягостных препирательств, градоначальник решил-таки взять на себя ответственность и запретить спектакль официально. Спустя два часа он прислал мне соответствующее официальное письмо, составленное так уклончиво, что из него фактически следовало, что не власти, а именно я отменяю спектакль.
Наш с ним разговор происходил в полночь, а теперь, когда я получил это письмо, было уже два часа ночи. Все домашние очень переживали за меня, в особенности мой секретарь Исай, который, грустно покачав головой, сказал:
— Федор Иваныч! Когда ты умрешь, власти будут тебе искренне благодарны.
Между прочим, этого молодого человека — Исая Григорьевича Дворищина — я знал еще с тех времен, когда он пел в хоре. И на репетициях, и во время выступлений он умел всех развеселить, если по сцене начинал бродить призрак скуки. Он превосходно чувствовал настроение окружающих и, будучи прирожденным весельчаком и шутником, никогда не упускал случая пустить в дело свой талант создавать веселую атмосферу. Я часто бывал просто в восторге от его шуток и анекдотов, мы подружились и в конце концов он стал моим личным секретарем.
Но вернемся к нашим баранам. Я вежливо информировал градоначальника, что мои истинные чувства не совпадают с тоном его официального письма и что, коль скоро он не желает брать на себя ответственность за отмену спектакля, я намерен осуществить свой первоначальный план. На том дело и кончилось. Было уже шесть часов утра. Все эти препирательства меня ужасно утомили, а я так и не ложился спать. Я был уверен, что мое первое появление в опере перед рабочей аудиторией не будет иметь того успеха, на который я поначалу рассчитывал.
Перед спектаклем я заметил, что мои друзья, Исай в том числе, держатся весьма бодро, но втайне дрожат, опасаясь худшего. Что до меня, то нервы мои ни на что не реагировали. Я думал только об одном: как бы сыграть Бориса Годунова как можно лучше.
Все прошло хорошо. Когда я вышел на сцену, публика — четыре тысячи человек — встретила меня гробовым молчанием, но стоило мне пропеть начальные фразы арии, как весь зал взорвался доброжелательными аплодисментами. Публика рукоплескала как один человек, и я был очень тронут прямодушием этих простых рабочих людей.
В антракте со мной произошло то, что было естественной реакцией организма на те волнения, которые я пережил за прошедшие сутки: в артистической уборной нервы мои не выдержали и я разрыдался. Когда я снова вышел на сцену, то пел уже легко и с большим воодушевлением. Рабочие не скупились на аплодисменты, и я чувствовал, что они делают это искренне и от всей души. Когда спектакль закончился, ко мне за кулисы пришел Исай и сказал, что публика хочет видеть меня без грима. Сняв парик и убрав с лица грим, я появился перед занавесом, приветствуемый аплодисментами и криками благодарности.
Когда я покидал театр, стоявшая у служебного входа толпа рабочих, образовав две длинные вереницы справа и слева, проводила меня до автомобиля, снова аплодируя и выкрикивая слова благодарности.
Между тем работать в театрах становилось все трудней. Это легко понять: мысли людей были заняты не театром, а совсем другими вещами. В воздухе носилось множество самых разных слухов и сплетен. Чаще других назывались имена Распутина и царицы. Люди шепотом передавали друг другу слухи о каких-то новых таинственных ритуалах и о придворных, подозреваемых в шпионаже.
В довершение всего стало плохо с продовольствием. Угрожающе росли очереди в продуктовых лавках. Растущее недовольство подогревалось преувеличенными сообщениями о том, что происходит в думе. Общественное недовольство достигло вскоре такого накала, что очереди стали рассыпаться и люди — мужчины, женщины и дети — брали продуктовые лавки штурмом. На любые попытки властей поддерживать порядок люди отвечали, опрокидывая трамваи и возводя на улицах баррикады. Чтобы успокоить людей и вернуть им веру, мучительно необходима была крупная победа на фронте, но ее все не было, и печать могла сообщить только об отдельных небольших удачах.
Часть вторая
И вот однажды «бомба разорвалась»: было объявлено, что на железнодорожной станции Дно царь принял делегацию думы и подписал акт отречения от престола. [105] Николай II подписал отречение от престола 2 марта 1917 г. на станции Дно.
Народ ликовал. Говорили, что произошла бескровная революция. Я тоже радовался — тому, что произошла настоящая революция, а в городе не построена ни одна гильотина, депутатов не возят по городу в клетках и нет всеобщей резни — ничего такого, что делало Великую французскую революцию (по рассказам историков) одновременно такой живописной и такой отвратительной. Мне даже было приятно видеть всех — детей и взрослых, женщин и мужчин, старых и молодых — украшенными красными ленточками.
Вскоре, однако, все изменилось. В один прекрасный день толпа подожгла Дворец правосудия (Окружной суд?). Затем начались схватки и стычки людей с полицией. Войска не желали подавлять беспорядки, и солдаты строем шли к Думе, чтобы заявить о своей поддержке революции. Вскоре ко мне пришли люди и попросили отказаться от автомобиля в пользу революции. Обычным делом стали повальные реквизиции. Одни лишались своих автомобилей, другие теряли экипажи и лошадей, у третьих забирали серебро, мебель, дома — любую мыслимую и немыслимую личную собственность. Среди пострадавших от реквизиций была мадам Кшесинская, знаменитая танцовщица и одна из любимых артисток царя. Ее роскошный особняк был реквизирован для проведения собраний, и вскоре сквозь все щели этого великолепного здания стало прорываться огненное дыхание революции.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: