Энвер Ходжа - Хрущевцы

— Узнав, что вы намеревались предпринять, мы дали нашему послу в Тиране, Крылову, срочную радиограмму, в которой говорили ему о необходимости обязательно отменить данное решение вашего суда. Видимо, вы не вняли ему. Это был наш приказ.

— Я впервые слышу и удивляюсь тому, что вами был отдан такой приказ, отметил я, стараясь подавить в себе гнев. — Но вам следовало бы знать, что во время судебного процесса была целиком и полностью доказана преступная деятельность этих опасных агентов. Наш народ не простил бы нам терпимости к ним. Мы не гладим врагов по голове, а наказываем их по заслугам, согласно проголосованным народом законам.

Но Хрущев места себе не находил.

— После выступления Тито в Пуле, — вставил Пономарев, — мы направили Крылову радиограмму, в которой давали ему указание советовать вам хранить хладнокровие, отвечая Тито, так как мы тоже собирались написать статью, и чтоб не получилось так, будто все это подстроено. В ней мы также указывали ему, что вам следовало предпринять в отношении Дали Ндреу и Лири Гега.

— О статье он сообщил нам, — ответил я, — но мы не могли не дать ответа Тито, поэтому и написали [7] Речь идет о статье, опубликованной в газете «Зери и популлыт» 23 ноября 1956 года, «По поводу речи, произнесенной в последнее время Иосипом Броз Тито». . Что же касается Дали Ндреу и. Лири Гега, то мне известно, что ваш посол осведомился о них после их ареста и мы говорили ему о деятельности этих агентов. Никакого приказа он упомянуть не упомянул, и правильно поступил. Но, и если бы он передал нам его, мы ни в коем случае не могли идти наперекор решению народного правосудия.

— Наш посол, — сказал Хрущев, обращаясь к своим товарищам, — своего долга не выполнил. Этот шаг следовало пресечь.

Этот человек всегда открыто брал под защиту наших врагов, представляя себе Албанию, как страну, где нужно было исполнять его приказы, а не законы нашего государства. Помню, однажды он говорит мне:

— Я получил от некоего Панайота Пляку письмо, в котором он просит меня выручить его.

— Вы знаете этого человека? — спросил я. (Мне было известно, что он прекрасно знал убежавшего в Югославию изменника, агента югославов Панайота Пляку, который просил, чтобы его приняли в Советский Союз.)

— Нет, — ответил мне Хрущев, — я его не знаю.

Он лгал.

— Это изменник, — говорю я ему, — и, если вы примете его в вашу страну, нашей дружбе с вами придет конец. В случае, если примете его, то вы должны передать его нам, чтобы мы повесили его на площади.

— Вы подобно Сталину, который убивал людей, — сказал Хрущев.

— Сталин убивал предателей, мы также именно их убиваем, — добавил я.

Не найдя другого выхода, он отступил. Он еще надеялся подчинить нас себе иными средствами и путями. Излив все, что у него было, он замолчал, положил руки на стол, сбавил резкий тон и опять пустился в «советы».

Тактике «кнута» наступил конец: Хрущев снова подал «калач» на стол переговоров.

— Поймите же нас, товарищи, — сказал он, — мы разговариваем так только с вами, так как сильно вас любим, вы в наших сердцах, — и т. д. и т. п. И после всего этого сделал жест «щедрости»: освободил нас от выплаты кредитов, предоставленных до конца 1955 года Советским Союзом нашей стране для ее хозяйственного и культурного развития. Мы, конечно, поблагодарили их, поблагодарили в первую очередь советский рабочий класс и братский советский народ за эту помощь маленькой, но мужественной, трудолюбивой и несгибаемой стране. Тем не менее, все мы раскусили «мотивы» этой «щедрости» Хрущева. Он хотел «задобрить» нас, кое-как смягчить напряженную обстановку, сложившуюся во время переговоров, хотел разубедить нас этой «помощью», которая была для Хрущева не помощью, а подачкой, приманкой, посредством которой он старался обмануть и подчинить нас. Но вскоре он убедился, что мы из тех, кто готов и травой питаться, но ему и никакому другому изменнику не подчиниться.

Несколько дней спустя после жеста «щедрости» Хрущев дал в честь нашей делегации большой ужин, на который пригласил и Мичуновича. Увидев его где-то в конце зала, он позвал его:

— Иди сюда! Чего ты поодаль сидишь!? Он представил нас друг другу и сказал, улыбаясь:

— Договоритесь сами! — и отошел со стаканом в руке, чтобы дать нам «договориться». Мы поссорились.

Я пересчитал Мичуновичу все сказанное Хрущеву на встрече и отметил:

— Мы проявляли готовность и готовы и теперь улучшить государственные отношения с вами и прилагали к этому все усилия, но вы должны окончательно отказаться от антиалбанской деятельности.

— Вы называете нас ревизионистами, — сказал Мичунович. — Как же вы можете поддерживать отношения с ревизионистами?

— Нет, — ответил я, — с ревизионистами мы никогда отношений поддерживать не будем, но я говорю о государственных отношениях. Такие отношения мы можем и должны иметь. Что касается существующих между нами идеологических противоречий, то вы должны уяснить себе, что мы ни в коем случае не откажемся от борьбы против оппортунизма и против ревизии марксизма-ленинизма.

— Когда вы говорите против ревизионизма, вы имеете в виду нас, — сказал Мичунович.

— Это верно, — отметил я. — Упоминаем мы или нет Югославию, в действительности мы имеем в виду и вас.

Мичунович настаивал на своем. Спор обострялся. Хрущев, следивший за нами издалека, почуял обострение и подошел к нам.

Мичунович взялся повторить ему сказанное мне и продолжал возводить на нас обвинения. Однако на этом ужине Хрущев держал «нашу сторону».

— Когда Тито был на Корфу, — напомнил он Мичуновичу, — король Греции сказал ему: «Ну что, не разделить ли нам Албанию?». Тито не ответил, а королева попросила их прекратить подобные разговоры.

Мичунович растерялся, он сказал:

— Это была шутка.

— Такие шутки, особенно с монархо-фашистами, которые всю жизнь притязали и притязают на Южную Албанию, делать нельзя. А подобные «шутки», сказал я ему, — вы делали и раньше. У нас документ Бориса Кидрича, в котором он считает Албанию седьмой Республикой Югославии.

— Это сделано одним отдельным человеком, — ответил Мичунович.

— Отдельным-то отдельным, но зато членом Политбюро вашей партии и председателем Государственной плановой комиссии, — сказали мы ему.

Мичунович еще больше растерялся и ушел. Хрущев взял меня под руку и спросил:

— Как это случилось? Опять вы поссорились?

— А как же могло случиться иначе? Плохо, как с ревизионистами, ответил я.

— Ну и странные люди вы албанцы, — отметил он, — вы упрямый народ.

— Нет. — сказал я, — мы марксисты. Мы расстались недовольные друг другом. Но Хрущев был изменчивым в своих коварствах. Как я уже говорил, он то смягчал, то обострял отношения с Тито. Когда обострялись его отношения с Тито, он смягчал их с нами. Помню, выступая на VII съезде Болгарской коммунистической партии, Хрущев резко атаковал Тито и все аплодировали ему.