Владимир Бондаренко - Лермонтов: Мистический гений

Может, так и запомнилось стареющему улану, но я более солидарен с версией Мартьянова. Вряд ли осмотрительный человек Алексей Столыпин, которому поручено было следить и направлять необузданного Михаила Лермонтова, так запросто нарушил бы императорскую "Подорожную по казенной надобности" и самовольно изменил маршрут. Да и в Пятигорске вряд ли так легко комендант города разрешил бы им оставаться без всякого на то разрешения. Вряд ли они стали бы подкупать писарей и лекарей, не то еще было время.

Уверен, как и считает Мартьянов, еще в Ставрополе Лермонтов явился к генералу Граббе и отпросился у него в отпуск. Генерал Граббе уехал в отряд, неужели он не заметил бы очередную лермонтовскую самоволку? Далее Лермонтов в Ставрополе получил свидетельство о болезни и отпросился у начальника штаба флигель-адъютанта Траскина на лечение в Пятигорск на воды. И получил новое предписание на лечение.

Я могу предположить, соединяя обе версии воедино, что уже выехав с разрешением на лечение в Пятигорск, по дороге друзья засомневались (может быть, настоял более осмотрительный Столыпин), стоит ли ехать на воды, не заезжая в часть. Может, сначала добраться до отряда? И вот тут уже они и могли кинуть свою монетку. Выпало на Пятигорск. К тому же, как радостно сказал в душе далеко не злобный и щедрый на чувства к приятелям Михаил Лермонтов: "Ведь и Мартышка, Мартышка здесь…"

Вот и отправились друзья в Пятигорск, где жилось отдыхающим весело и привольно. Писал же Лермонтов:

Явились к коменданту Пятигорска уже с предписанием. Там же Чилаев предложил им флигель своего дома. Осмотрели флигель, подошел, заплатили задаток и въехали.

Всё недалеко, всё рядом.

Вспоминает декабрист Н. И. Лорер: "Гвардейские офицеры, после экспедиции, нахлынули в Пятигорск, и общество еще более оживилось. Молодежь эта здорова, сильна, весела, как подобает молодежи; вод не пьет, конечно, и широко пользуется свободой после экспедиции. Они бывают у источников, но без стаканов; их заменяют лорнеты, хлыстики… Везде в виноградных аллеях можно их встретить, увивающихся и любезничающих с дамами.

У Лермонтова я познакомился со многими из них и с удовольствием вспоминаю теперь имена их. Алексей Столыпин (Монго), товарищ Лермонтова по школе и полку в гвардии; Глебов, конногвардеец, с подвязанной рукой, тяжело раненный в ключицу; Тиран, лейб-гусар; А. Васильчиков, чиновник при Гане, присланном для ревизии Кавказского края, сын моего бывшего корпусного командира в гвардии; Сергей Трубецкой, Манзей и другие. Вся эта молодежь чрезвычайно любила декабристов вообще, и мы легко сошлись с ними на короткую ногу".

А вот как их живописует Η. П. Раевский:

"В Пятигорске была жизнь веселая, привольная; нравы были просты, как в Аркадии. Танцевали мы много, и всегда по простоте. Играет, бывало, музыка на бульваре, играет, а после перетащим мы ее в гостиницу к Найтаки, барышень просим прямо с бульвара, без нарядов, ну вот и бал по вдохновению. А в соседней комнате содержатель гостиницы уж нам и ужин готовит. А когда, бывало, затеет начальство настоящий бал, и гостиница уж не трактир, а благородное собрание, — мы, случалось, барышням нашим, которые победней, и платьица даривали. Термалама, мовь и канаус в ход шли, чтобы перед наезжими щеголихами барышни наши не сконфузились. И танцевали мы на этих балах все, бывало, с нашими; таков и обычай был, чтобы в обиду не давать.

Зато и слава была у Пятигорска. Всякий туда норовил. Бывало, комендант вышлет к месту служения; крутишься, крутишься, дельце сварганишь, — ан и опять в Пятигорск. В таких делах нам много доктор Ребров помогал. Бывало, подластишься к нему, он даст свидетельство о болезни, отправит в госпиталь на два дня, а после и домой, за неимением в госпитале места. К таким уловкам и Михаил Юрьевич не раз прибегал.

И слыл Пятигорск тогда за город картежный, вроде кавказского Монако, как его Лермонтов прозвал. Как теперь вижу фигуру сэра Генри Мильс, полковника английской службы и известнейшего игрока тех времен. Каждый курс он в наш город наезжал".

В. И. Чилаев рассказывает: "Первую ночь по приезде в Пятигорск они ночевали в гостинице Найтаки. На другой день утром, часов в девять, явились в комендантское управление. Полковник Ильяшенков, человек старого закала, недалекий и боязливый до трусости, находился уже в кабинете. По докладе плац-адъютанта о том, что в Пятигорск приехал Лермонтов со Столыпиным, он схватился за голову обеими руками и, вскочив с кресла, живо проговорил:

— Ну, вот опять этот сорвиголова к нам пожаловал!.. Зачем это?

— Приехал на воды, — отвечал плац-адъютант.

— Шалить и бедокурить! — вспылил старик. — А мы отвечай потом!.. Да у нас и мест нет в госпитале, нельзя ли их спровадить в Егорьевск?… А?… Я даже не знаю, право, что нам с ними делать?

— Будем смотреть построже, — проговорил почтительно докладчик, — а не принять нельзя, у них есть разрешение начальника штаба и медицинские свидетельства о необходимости лечения водами…"

Жаль, не выполнил А. А. Столыпин своего предназначения следить за своим родственником. Может, и пошло бы всё по-другому? А может, уже чувствовал Михаил Лермонтов надвигающуюся смерть, только думал, что она ждет его на войне, решил немного отвлечься от дурных мыслей, с которыми в бой идти никак нельзя, тогда уж точно убьют. Вот и довеселился со своим Мартышкой, коего вплоть до смертного выстрела всерьез, как недруга, не воспринимал.

Всегда мешала Михаилу Лермонтову лишняя самоуверенность. Вот и в картах всё надеялся своим тузом червей банк сорвать, но, как говорят, вечно проигрывал и довольно крупные суммы. Просто, в отличие от Мартынова, он ни в малейшей степени никогда не позволял себе жульничать, не был шулером. И дуэль печоринскую в жизни переиграл совсем не так. Тоже с товарищеской наивностью отказался стрелять в своего противника. Думал, и тот откажется. Лишь перед его выстрелом увидел его глаза и понял: вот она, смерть.

Он уходил в этот период от своих грустных мыслей в бешеные скачки на лошадях, в игры, которыми раньше совсем не увлекался, в приезжих барышень.

На самом-то деле его все любили таким, каким он был. Все поздние сочинения о злобном карлике высосаны из собственных предположений.

Любили генералы, любили сослуживцы, любили женщины. Не любил императорский двор и не любили завистники.