Вячеслав Козляков - Герои Смуты

Хрестоматийный образ Кузьмы Минина как «Спасителя Отечества» сложился много позже, примерно на рубеже XVIII—XIX веков, когда вспомнили о словах Петра I, якобы сказанных им при посещении нижегородского Спасо-Преображенского собора 30 мая 1722 года: «На сем месте погребен свободитель и избавитель России». Тогда же в Нижнем Новгороде появилась традиция празднования его памяти 21 мая [544].

Прах Кузьмы Минина перезахоранивали несколько раз. Первоначальное место захоронения точно неизвестно (иногда называется приходская Похвалинская церковь, но на каком основании, неясно). В 1672 году останки Кузьмы Минина были перенесены в новый Спасо-Преображенский собор в Нижегородском кремле. Долгое время у погребения не было никакого памятника и надписи, пока в конце XVIII века не было устроено скромное дверевянное надгробие, украшенное искренними, но не очень умелыми виршами Николая Ильинского — явного поклонника Хераскова:

Стихи эти показались «дурными» даже некоему автору письма из Мурома 1812 года, напечатанному в журнале «Сын Отечества». В 1830-х годах прах Минина был еще раз перенесен в склеп в подклете Спасо-Преображенского собора. Новое каменное надгробие в виде часовни XVII века было открыто над могилой только в 1878 году. Оно было разрушено вместе с кафедральным Спасо-Преображенским собором в 1929 году. По словам тех, кто взрывал собор, из захоронений прежде всего изымали ценности, а «Мининым тогда никто не интересовался». Однако это оказалось не совсем так, некая «инициативная группа» в лице заведующего партархивом, краеведов, строительного прораба и фотографа уже после взрыва собора вернулась к поискам захоронения. Отыскав плиту с именем Минина, они провели раскопки и нашли склеп, в котором хранился деревянный ящик с останками трех человек. Существует и другая версия, согласно которой прах Минина спас нижегородский студент Николай Барсуков (впоследствии известный в Нижнем Новгороде журналист и театральный критик). Когда могила Минина была вскрыта теми, кто готовил собор к уничтожению, он проник в церковь, собрал останки и унес их в мешке, который долгие годы тайно хранил (по другим рассказам, останки Минина всё это время хранились в краеведческом музее). В 1962 году было организовано их перезахоронение, и ныне останки знаменитого нижегородца обрели пристанище в Михаило-Архангельской церкви на территории Нижегородского кремля [545].

Самой продолжительной и заметной оказалась карьера князя Дмитрия Михайловича Пожарского [546]. Еще тридцать лет он служил при дворе царя Михаила Федоровича, став одним из главных бояр в правительстве первого царя из рода Романовых. При всем обостренном отношении к местнической чести своего рода князь Пожарский не мог соперничать со старым боярством и родственниками Романовых (за исключением известного князя Бориса Лыкова). Первая же попытка в декабре 1613 года посягнуть на спор о местах с одним из временщиков — Борисом Михайловичем Салтыковым (племянником царицы инокини Марфы Ивановны) закончилась для Пожарского жестоким поражением. Недавнего героя и освободителя Москвы «выдали головой», то есть обвинили в неуместных претензиях о местах и отвели с позором под конвоем на двор Салтыкова. Даже сквозь сухой отчет об этом деле, включенный в разрядную книгу, можно понять истинные чувства вынужденного молча смириться с несправедливостью князя: «А князь Дмитрей Пожарской был туго же перед государем и против тех статей не говорил ничего» [547].

Какое-то время Пожарский был в отдалении от двора, пока его полководческие таланты не были востребованы в первые годы царствования Михаила Федоровича. Так, он участвовал в войне, навязанной Московскому государству в 1615 году самым опасным врагом, полковником Александром Лисовским, и его воинством. Лисовский стремительно прошел от границ Речи Посполитой через разоренные им Брянск и Карачев к Орлу [548]. Отправленное в «северский поход» войско князя Пожарского, основу которого составила казанская рать, приняло бой с Лисовским под Орлом. Удача сопутствовала Пожарскому, использовавшему такую же тактику быстрых маневров, которой любил придерживаться Лисовский. Был момент, когда два самых известных воеводы Смутного времени с московской и польско-литовской стороны стояли друг перед другом у переправы через реку Орел, ожидая решительного сражения. Но Лисовский отступил, предпочитая проиграть бой, но продолжить кампанию. В дальнейшем он обходным путем прошел в калужские города (туда же для их защиты вернулось и войско князя Дмитрия Пожарского) [549]. В разгар войны с Лисовским князь Дмитрий Пожарский, по сообщению «Нового летописца», «впаде в болезнь лютую», и его вынуждены были отвезти в Калугу. Лисовскому же удалось беспрепятственно прорваться в Замосковный край (сначала к Ржеве Владимировой, где он атаковал ратных людей, посланных в помощь к Пскову). Никто, кроме князя Пожарского, не мог остановить «лисовчиков», стремительно менявших направление своих ударов, побывавших на Волге и на Оке, пока Лисовского не настигли в «алексинских местах». Впрочем, особого урона он не понес и триумфально вернулся в Речь Посполитую [550].

В феврале 1616 года в донесении литовскому канцлеру Льву Сапеге полковник Александр Лисовский, помимо описания своих успехов, передавал слухи о том, что князь Пожарский заболел из-за всех неудач и якобы был готов даже постричься в монахи, чтобы только спасти себя от гнева царя Михаила Романова: «Приехав в столицу, он объявил себя больным, причем договорился с женой и друзьями своими, что заявит о своем желании постричься в монахи, а жена и друзья будут его отговаривать; царь же, заподозрив хитрость, пригрозил ему лишением имений и боярства, бросив обвинение в том, что "ты изменой то творил, что не догнал Лисовского, имея столь великое войско"» [551]. На самом деле князь Дмитрий Пожарский продолжал служить в Москве. В 1616 году он был назначен судьей Приказа сбора пятинных денег, а с 1617 года ведал делами Галицкой чети [552].

Еще раз полководческое умение князя Пожарского потребовалось в дни противостояния с королевичем Владиславом осенью 1617 года. Это была последняя битва за царство несостоявшегося владельца трона, решившегося на вооруженный поход к Москве. Воевода боярин князь Дмитрий Михайлович Пожарский снова воевал около Калуги с хорошо знакомыми «лисовчиками», оставшимися без умершего к тому времени предводителя. Другой воевода, князь Борис Михайлович Лыков, стоял со своим войском на главном направлении похода королевича Владислава, в Можайске, прикрывая смоленскую дорогу. В конце июля 1618 года под натиском королевича и его войска Боярская дума приняла решение об оставлении Можайска. Войско под командованием Пожарского прошло маршем от Боровска к Можайску и отвлекло на себя силы королевича. Это позволило уберечь основную армию князя Бориса Лыкова и дать ей возможность отойти к столице, приготовившейся к осаде. Пожарскому велено было двинуться к Коломне, чтобы остановить войско запорожских казаков-«черкас» во главе с гетманом Петром Конашевичем Сагайдачным. Однако по дороге, в Серпухове, князь опять заболел и какое-то время спустя оказался в осажденной столице. По окончании военной кампании ему, как и многим другим служилым людям, была дана жалованная грамота на вотчину за «московское осадное сиденье в королевичев приход» [553]. Его «многая служба и правда» к Московскому государству получили свое признание еще и в том, что он принял участие в почетной встрече возвратившегося из польского плена митрополита Филарета.