Геннадий Прашкевич - Жюль Верн

Водевиль «Сломанные соломинки» был впервые прочтен именно у Талекси.

Ничего особенного. Сюжет избитый, много раз отработанный. Прелестная и ветреная жена-кокетка, муж-ревнивец.

— Ты обещал мне жемчужное ожерелье!

— Да, обещал. Но ты же видишь. Мне приходится экономить каждый сантим!

— А как же твоя любовь? — вечный вопрос, на который необходимо найти ответ.

И вот истерзанный упреками муж находит, как ему кажется, выход. Он предлагает жене пари. Если она каким-то обманным образом сумеет всучить ему в руки совсем ненужную вещь, он, так и быть, купит ей ожерелье…

Обсуждение вызвало у «холостяков» взрывы смеха.

Муж раньше времени возвращается домой. Он видит, что его молодая жена как-то странно взволнованна. Муж ревнив.

— Ты, наверное, спрятала в шкафу любовника!

— В шкафу? Как вы могли подумать? Вам отдать ключ от шкафа?

И перепуганная, но лукавая, устрашенная гневом, но верящая в пари, жена вручает обманутому мужу ключ. Да, ужасно найти любовника в шкафу! Теперь от покупки жемчужного ожерелья не отвертеться.

В одном из литературных салонов Жюля познакомили с Пьером Франсуа Шевалье (1812—1863).

Впрочем, сам Пьер Франсуа предпочитал называть себя Питром.

Питр Шевалье занимался журналистикой и редактировал журнал «Мюзе де фамий» («Семейный альманах»). Уроженегг Пембефа, он окончил Нантский лицей, правда, пятнадцатью годами раньше братьев Вернов. Узнав, что Жюль Верн — бретонец, что он его земляк, Питр Шевалье, ни минуты не раздумывая, приглашает его к сотрудничеству. Правда, молодой писатель не мог рассчитывать больше чем на шесть страничек в одном номере журнала, да и то не чаще двух раз в год.

— А о чем писать?

— Да о чем захотите!

— И все-таки, все-таки!

— Ну, напишите о Мексике!

— Почему именно о Мексике?

— Не знаю. О Мексике сейчас много говорят. Мир меняется. Вы чувствуете? Франция на подъеме. Вы слышали? Готовится военная экспедиция в Мексику.

— Я слышал, — ответил Жюль Верн.

К этому времени он уже понимал, что настоящий писатель должен уметь всё.

Именно — всё! Иначе как прожить? В марте 1851 года он отчитывался перед отцом: «Все это время я получал от тебя 125 франков в месяц, а не 159, как ты указываешь, дорогой папа… Комната мне обходится в 35 франков, питание (самое меньшее) — в 65… Итого — 100… Остается 25 — на дрова, освещение, почтовые расходы, на ботинки, которые я только что купил, на починку одежды, на бумагу и на все-все прочее…»

«Все прочее…»

Отец старается не замечать этого «все прочее».

Живет Жюль Верн все там же — на бульваре Бон Нувель.

С Аристидом Иньяром они продолжают снимать две небольшие смежные комнаты на мансарде. «Сто двадцать ступенек — и вид сверху как с египетской пирамиды. Внизу, на бульварах и площадях, снуют черные мелкие муравьи, или люди, как принято говорить. С этой своей олимпийской высоты я проникаюсь состраданием к жалким пигмеям и никак не могу поверить, что я точно такой же…»

Располагая одним фраком на двоих, друзья вынуждены посещать интересные им места по отдельности. Интересные места — это и замок Александра Дюма-отца, и художественный салон мадам де Баррер, и музыкальные собрания. Денег катастрофически не хватает. Очень ко времени Александр Дюма-отец представляет молодого драматурга Эдуару Севесту — директору «Лирического театра», под крышей которого он решил возродить национальную оперу.

В середине декабря 1851 года молодой драматург приступает к работе.

Теперь он литературный секретарь «Лирического театра», у него оклад — 100 франков в месяц. Жизнь начинает налаживаться. Правда, работа нелегкая. Встречи с раздраженными авторами, уговоры актеров, недовольных выпавшими им ролями, редактирование чужих, часто совершенно неинтересных ему произведений. А еще — дружеские вечеринки, случайные женщины, само собой, «обеды одиннадцати холостяков». Ни с того ни с сего здоровье Жюля Верна начинает сдавать. «Ни с того ни с сего» он начинает страдать бессонницей, у него появились головокружения.

Но он упрям. «Я стремлюсь только к одной вещи в мире — служить моей музе, — как и раньше, пишет он отцу. — К сожалению, организация писателей-драматургов, к которой я принадлежу, не допускает того, чтобы директор театра ставил у себя пьесы своих служащих. Это записано в уставе. Так что, работая в "Лирическом театре", я останусь без какого-либо вознаграждения, даже если моя инсценировка будет принята к постановке…»

И жалуется матери: «Вижу, вижу, мама, что мои рубашки порождают у тебя страшные видения! Ты даже советуешь мне купить новую манишку. Но, дорогая мамочка, к сожалению, все мои рубашки в дырах. Может, как ты считаешь, госпожа баронесса Делаборд при моем визите к ней этого и не заметит, но я-то понимаю, что столь легкомысленный туалет больше подошел бы хорошенькой женщине…»

И решает: «В общем, сделаем так. Я закажу в Париже рубашку по своей мерке и пришлю тебе в качестве образца…»

Софи Верн намек поняла.

Подражая американскому писателю Эдгару Аллану По (1809—1849), необычные истории которого он очень любил, Жюль Верн совершенно неожиданно для «холостяков» написал рассказ «Путешествие на воздушном шаре». Впрочем, он и раньше пытался ввести на «обедах» обсуждение тех или иных научных тем, но это как-то не проходило. И вдруг он напрямую обратился к подобному сюжету.

Воздушный шар. Новинка по тем временам.

Уже обрублены тросы, когда в корзину вскакивает незнакомец.

Чтобы читатели с первых строк знали, с кем несчастному герою рассказа придется иметь дело, неизвестный громко и возбужденно выкрикивает: «Я изучал аэронавтику!»

И добавляет, не снижая голоса: «Так долго изучал, что это навредило моим мозгам».

Высоко над землей звучат ужасные монологи. Сумасшедший (а в корзину шара вскочил, конечно, настоящий сумасшедший) пытается уверить героя в своей непреходящей любви к воздушным шарам, к счастливому свободному парению в атмосфере. Правда, к месту и не к месту он вспоминает особенно ужасные происшествия, случавшиеся с аэронавтами. Кажется, Жюль Верн специально (и с большим удовольствием) перебирает известные ему воздушные трагедии. Кажется, мучает Жюля Верна мысль: а вдруг уже завтра не представится возможность поговорить на такую чудесную тему, вдруг завтра снова придется возвращаться к либретто, к песенкам, к «сломанным соломинкам»?..

«Слыхали про битву при Флёрюсе? — восклицает сумасшедший. — Именно тогда инженер Кутель организовал роту аэростатчиков! При осаде Мобежа уже генерал Журдан с большим успехом применял новый способ разведки — воздушный, а Кутель дважды в день поднимался в воздух вместе с генералом. Обо всем увиденном они сигнализировали людям, державшим шар внизу, при помощи белых, красных и желтых флажков. Позже, собираясь овладеть Шарлеруа, генерал Журдан снова воспользовался услугами инженера. На этот раз Кутель поднялся с Жюмейской равнины и его сопровождал генерал Морло, производивший наблюдения. Эти полеты значительно способствовали победе французов при Флёрюсе. Впоследствии генерал Журдан заявил об этом во всеуслышание. И что же? Несмотря на все заслуги аэронавтов во время бельгийской кампании, Бонапарт закрыл единственную школу, основанную правительством в Медоне. А ведь дитя родилось вполне жизнеспособным, его не следовало душить…»