Валерий Есипов - Шаламов

В последнее время нередко всплывает пересказ воспоминаний писателя Г. Владимова о его разговоре с А. Твардовским, который якобы говорил: «Понимаете, я знал, что у меня была только одна попытка провести текст на лагерную тему и что в советской литературе существует вообще только одна позиция для "великого лагерного текста". И я, конечно, понимал, что его автор станет знаменитостью, "великим человеком". Несомненно, Шаламов гораздо лучше, талантливее писатель, чем Солженицын, но проблема для меня заключалась в том, что у Солженицына был слитный текст, а у Шаламова — циклы рассказов. Если я отдам в цензуру 15 коротких рассказов, то она просто-напросто выкинет все самые важные и лучшие рассказы, оставит штук пять подрезанных текстов, которые не произведут никакого впечатления, и моя единственная попытка уйдет в песок. Слитный текст цензура изуродует, конечно, но он все равно останется собой и произведет впечатление. Вот поэтому я выбрал "Один день"». О. Юрьев и О. Мартынова, слушавшие эту «байку» Г. Владимова на лекциях в Германии, преподносят ее в интернетсети вне всякой историко-литературной критики. Но есть факт, разрушающий данную концепцию: к осени 1962 года с рассказами Шаламова Твардовский вообще не был знаком.

Солженицын А. Бодался теленок с дубом // Новый мир. 1991. № 6. С. 39.

Цит. по: Косенко П. Юрий Домбровский, хранитель древностей // Родина. 2004. № 2. С. 79. Ю. Домбровский не знал в подробностях лагерной биографии Солженицына, но он оказался удивительно проницательным. Как известно, во время своего заключения Солженицын был завербован в осведомители под кличкой Ветров, о чем он сам поведал в книге «Архипелаг ГУЛАГ», категорически отрицая при этом исполнение каких-либо обязанностей в данной роли (по поводу чего опытные лагерники выражали сомнение). Заслуживает внимания и глубина другой мысли Ю. Домбровского, высказанной в конце 1960-х годов в переписке с писателем В. Семиным: «Будь у нас чуть умнее литературная политика — вот и не было бы "эффекта Солженицына"» (Новый мир. 2004. № 5).

Подробнее о реальной основе рассказа «Последний бой майора Пугачева», о соотношении в нем вымысла и факта, а также о художественных особенностях колымской прозы Шаламова в целом написано в нашей статье «Кто он, майор Пугачев?» в книге «Варлам Шаламов и его современники».

Солженицын А. С Варламом Шаламовым // Новый мир. 1999. № 4. С. 163.

Солженицын Л. С. Варламом Шаламовым // Новый мир. 1999. № 4. С. 166.

Шаламовский сборник. Вып. 2. Вологда, 1997. С. 24—25. См. также: Шаламов В. Собрание сочинений: В 6 т. М., 2006. Т. 5. С. 363—364.

Данин Д. Дневник одного года, или Монолог-67 // Звезда. 1997. № 5. С.196.

Искусственное, литературно-вторичное, «платонокаратаевское» происхождение этого образа подтвердил позднее и Л. Копелев, сидевший вместе с Солженицыным в привилегированной марфинской «шарашке». По свидетельству Л. Копелева, дворник, прототип Спиридона, действительно был штатным осведомителем (см.: Данин Д. Указ. соч.).

Шаламов В. Воспоминания. М., 2001. С. 304—315.

Конкретный случай доноса В. Козина на Л. Варпаховского воспроизведен в воспоминаниях бывшей художницы-вышивальщицы Магаданского театра В. Устиевой (см.: Доднесь тяготеет. Т. 2. М., 2004. С. 401—409).

Шаламовский сборник. Вып. 4. М., 2011. С. 62—65. Очевидно, Шаламов имел в виду отказ Э. Ферми после получения Нобелевской премии 1938 года возвращаться в фашистскую Италию Б. Муссолини и его борьбу против фашизма. Это, на взгляд писателя, было равноценно всей деятельности Демидова по разоблачению сталинского режима.

РГАЛИ. Ф. 2596. Оп. 3. Д. 162. Л. 40.

Иванов Вяч. Вс. Поэзия Шаламова. Выступление на Международной конференции, посвященной судьбе и творчеству В.Т. Шаламова, 17 июня 2011 г. //http://shalamov.ru/research/175/

Судебный процесс против писателей А.Д. Синявского и Ю.М. Даниэля длился с осени 1965-го по февраль 1966 года. Поскольку в Советском Союзе художественные произведения этих авторов не печатались, они переправили их на Запад. Там они публиковались под псевдонимами Абрам Терц (Синявский) и Николай Аржак (Даниэль). Писателей обвинили в написании и передаче для напечатания за границей произведений, «порочащих советский государственный и общественный строй». Процесс подробно освещался в «Известиях» и «Литературной газете». По статье 70 УК РСФСР за «антисоветскую агитацию и пропаганду» Даниэль был осужден на пять лет лагерей, а Синявский на семь лет лишения свободы в исправительно-трудовой колонии (см. подробнее: ru.wikipedia.org/ wiki/ Процесс Синявского и Даниэля). (Прим. ред.)

Цит. по: Цена метафоры, или Преступление и наказание Синявского и Даниэля. М., 1990. С. 517.

На следствии и на суде А. Гинзбург категорически заявлял, что «не знает» его автора. В своем последнем слове на суде он говорил: «Человек, переживший ужасы того страшного времени, не может не волноваться, когда ему вдруг кажется, что в теперешней жизни он видит рецидивы прошлого, и тогда выражение этого беспокойства в резкой форме вполне правомерно. Я утверждаю, что в "Письме старому другу" не содержится клеветы на советский строй и призыва к его свержению, и прошу суд не квалифицировать это произведение как антисоветское». Авторство Шаламова было раскрыто А. Гинзбургом лишь в 1986 году в эмиграции, при публикации письма в парижской газете «Русская мысль».

Сиротинская И. Мой друг Варлам Шаламов. М., 2006. С. 20.

Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Л., 1986. Т. 29. Кн. 1.С. 118.

Г. Адамович писал: «Стихи умные, суховатые. Судя по их общему складу, Шаламов склонен не столько забыть или простить былое, сколько готов махнуть на него рукой… Его учитель и, по-видимому, любимый поэт — Баратынский, от которого он перенял стремление по мере возможности сочетать чувство с мыслью… Сборник стихов Шаламова — духовно своеобразных и по-своему значительных, не похожих на большинство теперешних стихов, в особенности стихов советских, — стоило и следовало бы разобрать с чисто литературной точки зрения, не касаясь биографии автора. Стихи вполне заслуживали бы такого разбора, и, вероятно, для самого Шаламова подобное отношение к его творчеству было бы единственно приемлемо. Но досадно это автору или безразлично, нам здесь трудно отделаться от "колымского" подхода к его поэзии. Невольно задаешь себе вопрос: может быть, хотя бы в главнейшем, сухость и суровость этих стихов есть неизбежное последствие лагерного одиночества, одиноких ночных раздумий о той "дороге и судьбе", которая порой выпадает на долю человека? Может быть, в результате именно этих раздумий бесследно развеялись в сознании Шаламова иллюзии, столь часто оказывающиеся сущностью и стержнем лирики, может быть, при иной участи Шаламов был бы и поэтом иным? Но догадки остаются догадками, и достоверного ответа на них у нас нет».