Наталья Горбачева - Прекрасная Натали

А другие, непредвиденные случаи? Пугачев не стоит этого. Того и гляди, я на него плюну — и явлюсь к тебе. Однако буду в Симбирске и там ожидаю найти писем от тебя…» (из Нижнего Новгорода, 2 сентября). Следом еще письмо: «…Сегодня был я у губернатора, генерала Бутурлина. Он и жена его приняли меня очень мило и ласково, он уговорил меня завтра обедать у него. Ярмарка кончилась. Я ходил по опустелым лавкам. Они сделали на меня впечатление бального разъезда, когда карета Гончаровых уже уехала. Ты видишь, что, несмотря на городничиху и ее тетку, — я все еще люблю Гончарову Наташу, которую заочно целую куда ни попало. Прощай, красавица моя, кумир мой, прекрасное мое сокровище, когда же я тебя опять увижу…»

«Мой ангел, здравствуй, я в Казани с пятого числа и до сих пор не имел время тебе написать. Сейчас еду в Симбирск, где надеюсь найти от тебя письмо. Здесь я возился со стариками, современниками моего героя, объезжал окрестности города, осматривал места сражений, расспрашивал, записывал и очень доволен, что не напрасно посетил эту сторону…» (из Казани, 8 сентября).

«Пишу тебе из деревни поэта Языкова, к которому заехал и не нашел дома. Третьего дня прибыл я в Симбирск и от Загряжского принял от тебя письмо. Оно обрадовало меня, мой ангел, но я все-таки тебя побраню. У тебя нарывы, а ты пишешь мне четыре страницы кругом. Как тебе не совестно! Не могла ты мне сказать в четырех строчках о себе и о детях. Ну так и быть. Дай Бог, теперь быть тебе здоровой… Из Казани написал я тебе несколько строчек — некогда было. Я таскался по окрестностям, по полям, по кабакам и попал на вечер к одной blue stockings („синий чулок“), сорокалетней несносной бабе с вощеными зубами и с ногтями в грязи. Она развернула тетрадь и прочла мне стихов с двести, как ни в чем не бывало. Баратынский написал ей стихи и с удивительным бесстыдством расхвалил ее красоту и гений. Я так и ждал, что принужден буду ей написать в альбом — но Бог помиловал, однако она взяла мой адрес и стращает меня перепискою и приездом в Петербург: с чем я тебя и поздравляю. Муж ее умный и ученый немец, в нее влюблен и изумлен ее гением… Сегодня еду в Симбирск, отобедаю у губернатора и к вечеру отправлюсь в Оренбург…» (из Языкова, села в 65 верстах от Симбирска, 12 сентября).

Из Оренбурга: «Я здесь со вчерашнего дня. Насилу доехал, дорога прескучная, погода холодная, завтра я еду к яицким казакам, пробуду у них дни три — и отправляюсь в деревню через Саратов и Пензу.

Что, женка? Скучно тебе? мне тоска без тебя. Кабы не стыдно было, воротился бы прямо к тебе, ни строчки не написав. Да нельзя, мой ангел. Взялся за гуж, не говори, что не дюж — то есть уехал писать, так пиши же роман за романом, поэму за поэмой. А уж чувствую, что дурь на меня находит — я и в коляске сочиняю, что же будет в постеле?… Кстати, о хамовом племени: как ты ладишь своим домом? боюсь, людей у тебя мало: не наймешь ли ты кого. На женщин надеюсь, но с мужчинами как тебе ладить? Всё это меня беспокоит — я мнителен, как отец мой…

Как я хорошо веду себя! как ты была бы мной довольна! за барышнями не ухаживаю, смотрительшей не щиплю, с калмычками не кокетничаю — и на днях отказался от башкирки, несмотря на любопытство, очень простительное путешественнику. Знаешь ли ты, что есть пословица: на чужой сторонке и старушка Божий дар. То-то, женка, бери с меня пример» (из Оренбурга, 19 сентября).

В письмах конечно же всего не опишешь, но интересного было много: говорить — не переговорить… Разговоры остались до дома, например о том, как «Пушкин нежданный и нечаянный приехал и остановился в загородном доме у военного губернатора Оренбурга Василия Алексеевича Перовского. На другой день перевез я его в историческую Бердинскую станицу (бывшую столицу Пугача), толковал, сколько слышал и знал местность, обстоятельства осады Оренбурга Пугачевым. Пушкин слушал все это с большим жаром и хохотал от души следующему анекдоту: Пугач, ворвавшись в Берды, где испуганный народ собрался в церкви и на паперти, вошел также в церковь. Народ расступился в страхе, кланялся, падал ниц. Приняв важный вид, Пугач прошел прямо в алтарь, сел на церковный престол и сказал вслух: „Как я давно не сидел на престоле!“ В мужицком невежестве своем он воображал, что престол церковный есть царское седалище. Пушкин назвал его за это свиньей и много хохотал… В Бердах мы отыскали старуху, которая видела, знала и помнила Пугача. Пушкин разговаривал с ней целое утро, ему указали, где стояла изба, обращенная в золотой дворец, где разбойник казнил несколько верных долгу своему сынов отечества, указали на гребни, где, по преданию, лежит огромный клад Пугача, зашитый в рубаху, засыпанный землей и покрытый трупом человеческим, чтобы отвесть всякое подозрение и обмануть кладоискателей, которые, дорывшись до трупа, должны подумать, что это простая могила. Старуха спела также несколько песен, относившихся к тому предмету, и Пушкин дал ей на прощание червонец.

Мы уехали в город, но червонец наделал большую суматоху. Бабы и старики не могли понять, на что было чужому приезжему человеку расспрашивать с таким жаром о разбойнике и самозванце, но еще менее постигли они, за что было отдать червонец. Дело показалось им подозрительным, чтобы-де после не отвечать за такие разговоры, чтобы опять не дожить до греха и напасти! И казаки на другой же день снарядили подводу в Оренбург, привезли и старуху, и роковой червонец и донесли: „Вчера-де приезжал какой-то чужой господин, приметами: собой не велик, волос черный, кудрявый, лицом смуглый, и подбивал под „пугачевщину“ и дарил золотом…“ (В. А. Даль). „…Старикам и особенно старухам не понравился и произвел на них неприятное впечатление тем, что, вошедши в комнату, не снял шляпы и не перекрестился на иконы и имел большие ногти, за то его прозвали „антихристом“, даже некоторые не хотели принять от него деньги (которые были светленькие и новенькие), называя их антихристовыми и думая, что они фальшивые“. „На руках: левой на большом, а правой на указательном пальцах по перстню“».

У образованного общества был свой интерес. «Мадам Даль рассказывала, как всем дамам хотелось увидеть Пушкина, когда он был здесь (в Оренбурге). Он приезжал ненадолго и бывал только у нужных ему по его делу людей или у прежних знакомых. Две ее знакомые барышни узнали от нее, что Пушкин будет вечером у ее мужа и что они вдвоем будут сидеть в кабинете Даля. Окно этого кабинета было высоко, но у этого окна росло дерево; эти барышни забрались в сад, влезли на это дерево и из ветвей его смотрели на Пушкина, следили за всеми его движениями, как он от души хохотал, но разговора не было слышно, так как рамы уже были двойные…»

Опасения растревоженных старожилов последствий не имели. Военный губернатор Оренбурга Перовский собственноручно написал в нужных бумагах: «…хотя во время кратковременного его в Оренбурге пребывания и не было за ним полицейского надзора, но как он останавливался в моем доме, то я тем лучше могу удостоверить, что поездка его в Оренбургский край не имела другого предмета, кроме нужных ему исторических изысканий».