Виктор Чернов - Записки социалиста-революционера. Книга 1

Несколько времени, «буфер» пытался «держать нейтралитет»; о представленном проекте каталога решили запросить в качестве «экспертов» таких лиц, как X. Алчевская, Рубакин и т. п. Пришедшие самые лестные отзывы экспертов решили дело. Крайние левые торжествовали. Триумф их был так полон, что «недреманное око» должно было широко раскрыться и гневно нахмуриться. И вот, по особому ходатайству Э. Д. Нарышкина, воспоследовало «высочайшее повеление»: тамбовское «общество по устройству народных чтений» было объявлено распущенным, устав его был изменен; заново набраны члены учредители из людей исключительной «твердокаменности». Но дело было сделано и финал всей истории был опять-таки водой на нашу мельницу. Оскорбились все либералы, до самых скромных: ведь их выбросили за борт также невежливо, как и «красных». Легальная работа при существующих условиях немыслима, значит, самые скромные культурники должны признать, что единственный выход — в революции; что только и требовалось доказать.

Мы торжествовали, хотя нас систематически вытесняли с открытой арены. С. М. Кишкин вскоре показал мне полученное им личное письмо Победоносцева с упреками зато, что он предоставил страницы правительственной газеты зловредной агитации; спеша замолить грехи, он разразился по поводу происшедших в это время студенческих беспорядков такими статьями, что пришлось не только уйти из газеты, но и перестать подавать ее редактору руку…

Урывками порою удавалось поработать и благодаря «земским» возможностям. Так, удалось устроить кратковременные курсы для учителей и учительниц, на которые был приглашен из Воронежа известный педагог Н. Ф. Бунаков. Этот симпатичный старик, чуждый всякой провинциальной трусости, очень демонстративно выказывал свое тяготение к нашей компании и посодействовал завязыванию связей с сельскими учителями. Однако, здесь мы приобрели сравнительно немного: до такой степени забита и обезличена была среда деревенских педагогов.

Нам удалось залучить в Тамбов на несколько лекций В. В. Лесевича. В первый раз тамбовская публика слышала с публичной кафедры настоящего, истинного оратора — по истине «оратора Божьей милостью». Мы сами дивились, когда увидели его на трибуне. Человек, который только накануне возбудил в нас опасения за судьбу его лекций, говоря слабым, глухим, носового тембра голосом, вдруг точно преобразился. Он как будто стал и сам выше ростом, и голос его окреп и разливался волнами звуков, поражая богатством вибраций, выразительностью и какой-то особенной силой, с какой он завладевал вниманием, наполняя его без остатка. Первую лекцию он читал о Робинзон Крузо и позднейших робинзонадах. Но уже вступление его — мастерская картина Англии эпохи пробуждения вольнолюбивых принципов — содержала столько сопоставлений и намеков на наше собственное политическое положение, что была целой революцией. Овации оратору были, можно сказать, первой в Тамбове замаскированной политической демонстрацией. За нею последовала лекция о фольклоре: в самой гуще элементарнейших сказок, притч, преданий и легенд оратор открывал в зародышевой форме те же вечные мотивы, которые звучали и в более сложных продуктах массовой народной психологии — мировых религиях. Убедительная сила и мощная изобразительность, присущая сильному лекторскому таланту В. В. Лесевича, покорила даже наших семинарских педагогов и отцов иереев; они все аплодировали лектору, казалось, с неменьшим увлечением, чем восторженная молодежь. И только расходясь с лекции и стряхнув с себя гипноз массового настроения, они опомнились. Я сам слышал мимоходом такой любопытный диалог:

«Нет, вы постойте, — говорила одна черная ряса другой. — Это все великолепно, но ведь если вдуматься, что же это выходит? Чакравартин-то это кто же такой? Ведь ото в чей огород, а? Ведь это же выходит — Христос? Ведь это он с небес низведен на землю? Выходит что родом-то он не от Бога Отца, а от какого-то Чакравартина индусских сказок? А Игни? Сказание об огне небесном, нисходящем на землю при трении двух кусков дерева? Ведь это к чему подводит? Прообраз чудесного рождения Бога от земных родителей. «Света от Света, Бога Истинного от Бога Истинного». Игни — ведь это Агнец. Знаем мы этих Игни. Видим, куда гнет. Нас этим не проведешь».

— Н-да… И это еще заметь же. Боязнь дикаря темноты, пока не был открыт огонь… Ужас перед темными пещерами, зияющими мраком пропастями… Отсюда у него понятие о Преисподней, царстве тьмы… князь тьмы… Свет — благо, тьма — зло. Царство света — небо, царство преисподней, царство тьмы… подземное царство, ад, а между ними арена борьбы зла и добра — земля…

— «Трехэтажное строение мира, как естественный продукт дикарской психологии…» Значит, православная церковь дикари, да? И вы еще ему в ладоши хлопали.

— А вы не хлопали? все хлопали… Так говорит так говорит — без масла в душу залезает. Но конец то конец. Замена сказочных героев человечества распинаемых за то, что душу продают за други своя, реальными историческими героями — разными таи Гарибальди и его «красными рубахами»… Как наши то красные возликовали. Ведь это же призыв в революции!

Я передал этот пикантный обмен мнений Лесевичу Он призадумался: «да, я и сам побаиваюсь, не перехватил ли я: могут запретить лекции; пожалуй, лучше было бы ставить меньше точек над «i». Опасения его оправдались; вскоре один наш тайный друг, учитель семинарии Знаменский, — характерный психологический тип героя-раба, вечно дрожащий за себя и свое положение, и все же мучительными усилиями воли побеждающий эту дрожь и пособляющий нам сообщил, что на Лесевича стряпается обстоятельнейший донос. И вскоре ему, действительно, пришлось прекратить свои разъезды и публичные лекции.

Невольно вспоминался Щедринский «Крамольников», у которого последние «щелочки», сквозь которые можно было выглядывать на свет Божий, тщательно замазывал и законопачивал «некто в синем». Но чем реже удавалась политическая контрабанда, вроде той, которую давал Лесевич, тем сильнее было оставляемое ею впечатление. Краткое пребывание Лесевича дало нам очень много. Кроме публичных лекций, мы безжалостно эксплоатировали его для приватных бесед в нашем кружке. Он с увлечением проповедывал нам новое тогда для нас учение эмпириокритицизма, и внимательно — более внимательно, чем они того заслуживали, выслушивал наши возражения: нам смутно казалось, что теория Авенариуса дышит чрезмерной «статичностью», что в ней мало «динамизма». В этом была доля правды, но до какой же степени ощупью мы ее нащупывали. Нужды нет, Лесевич вдумывался в наши возражения так, как будто бы это были компетентные суждения его собратьев по философской мысли, которые надо ценить на вес золота.