Александр Майсурян - Другой Ленин

И опять повторяется то же самое, как в песне «у попа была собака». Вот вам и вся Вера Ивановна…»

Большевик Карл Радек писал: «Меня в Ленине поражало то, что англичане называют «Коммон сенс», т. е. здравый смысл… Когда Ленин решает большой вопрос, он не мыслит абстрактными историческими категориями, он не думает о земельной ренте, о прибавочной стоимости, об абсолютизме, о либерализме. Он думает о Собакевиче, о Гессене, о Сидоре из Тверской губернии и о рабочем с Путилова, о городовом на улице и думает о том, как данная мера повлияет на мужика Сидора и на рабочего Онуфрия, как носителей революции». «Излюбленным словом этого… человека является английская пословица: «факты — это упрямые вещи!».

Многие бывшие товарищи и соратники Ленина оказались в рядах решительных противников большевиков. Владимир Ильич замечал об этом: «Между нами, ведь многие изменяют, предательствуют не только из трусости, но из самолюбия, из боязни сконфузиться, из страха, как бы не пострадала возлюбленная теория в ее столкновении с практикой. Мы этого не боимся. Теория, гипотеза для нас не есть нечто «священное», для нас это — рабочий инструмент». «Если мы… будем воздерживаться от целесообразных и необходимых поступков, то можем просто превратиться в индийских столпников. Не шевелиться, только бы не шевелиться, а не то можем кувыркнуться вниз с высоты столпа наших принципов!»

«Всякие оппортунисты, — писал Ленин, — любят говорить нам: учитесь у жизни. К сожалению, они понимают под жизнью только болото мирных периодов, времен застоя, когда жизнь едва-едва движется вперед. Они отстают всегда, эти слепые люди, от уроков революционной жизни. Их мертвые доктрины оказываются всегда позади бурного потока революции…»

«Конечно, — говорил он в 1919 году, — масса людей обвиняла нас… за то, что мы взялись за это дело, не зная, как довести его до конца. Но это — смешное обвинение людей мертвых. Как будто можно делать величайшую революцию, зная заранее, как ее делать до конца! Как будто это знание почерпается из книг!» «Новый мир… не рождается готовым, не выходит сразу, как Минерва из головы Юпитера».

Владимир Ильич очень любил цитату из «Фауста» Гете, которую обычно произносил по-немецки:

Переводил ее так: «Теория, мой друг, сера, но зелено вечное дерево жизни».

«Пустая кишка, верящая, что Бог сжалится».Еще одно любимое словечко Ленина, родственное по смыслу «Обломову» и «человеку в футляре» — филистер. Позднее это слово почти вышло из употребления. Вместо него стали говорить «обыватель», «мещанин», «пошляк» и т. д. Для Владимира Ильича филистер — средоточие всего, от чего человеку следует освободиться. В своей первой печатной работе в 1894 году он спрашивал читателя: «Помните ли вы немецкое определение филистера?» — и в качестве ответа приводил в оригинале стихи Гете:

В другом месте он вновь вспоминал эти стихи, давая им такой перевод: «Что такое филистер? Пустая кишка, полная трусости и надежды, что Бог сжалится».

В своих сочинениях Ленин постоянно обличает «филистеров всех цветов», «филистеров в ночном колпаке», ядовито восклицая по разным поводам: «Какая это гениально-филистерская идея!.. Какая бездна тупоумия, какая пропасть филистерства нужна для этого!» Что только, по Ленину, не бывает филистерским: фразы, утопии, сетования, воздыхания, пожелания, пошлость, боязнь, недомыслие, глупость, самодовольство, предрассудки, доверчивость… Чтобы заклеймить все это вполне, он даже изобретает такие нетривиальные выражения, как, например, «виртуозы филистерства» или «слюна филистерского негодования».

«Иной мерзавец тем и полезен, что мерзавец».Г. Кржижановский вспоминал: «Владимира Ильича можно было легко рассердить расплывчатой характеристикой какого-нибудь человека в качестве вообще «хорошего» человека».

«При чем тут «хороший», — возмущался он. — Лучше скажите-ка, какова политическая линия его поведения». Или спрашивал с нескрываемой иронией: «А ну-ка, скажите, что такое хороший человек?..»

Н. Вольский отмечал, что Владимир Ильич «с полнейшим равнодушием относился к указанию, что «то или иное лицо грешит по части личной добродетели, нарушая ту или иную заповедь праотца Моисея». Ленин в таких случаях — я это слышал от него — говорил: «Это меня не касается, это Privatsache» или «на это я смотрю сквозь пальцы».

В 1904 году один из большевиков попал в неприятную историю: просадил партийные деньги в публичном доме (как тогда выражались, «лупанарии»). Ленин по этому поводу заявил, что, не будучи попом, проповедями с амвона не занимается, и поэтому на происшествие смотрит сквозь пальцы.

«Если Икс пошел в лупанарий, — заметил он, — значит, нужда была, и нужно полностью потерять чувство комичности, чтобы по поводу этой физиологии держать поповские проповеди».

Владимир Ильич одобрил поступок большевика Виктора Таратуты, который женился на богатой невесте. Благодаря этому партия вполне законно получила крупную сумму.

— Но каков Виктор? — возмущался этой женитьбой один из знакомых Ленина. — Ведь это подло по отношению к девушке?

— Тем-то он и хорош, — улыбаясь, возразил Владимир Ильич, — что ни перед чем не остановится. Вот вы скажите прямо, могли бы вы за деньги пойти на содержание к богатой купчихе? Нет? И я не пошел бы, не мог бы себя пересилить. А Виктор пошел. Это человек незаменимый.

«Партия, — заметил Ленин, — не пансион благородных девиц… Иной мерзавец может быть для нас именно тем полезен, что он мерзавец». Впрочем, не на всякие нарушения патриархальной морали Ленин смотрел «сквозь пальцы». Его близкая сотрудница в годы эмиграции В. Кожевникова однажды призналась Владимиру Ильичу, что хочет отправить к родным в Россию двух своих маленьких детей. Ленин возмутился. «Как он начал меня ругать: «Бессовестные матери, которые бросают своих детей на попечение чужих! Не имеете права. Должны заботиться сами о них».

«Не люблю общих обедов с разговорами».Рахметов, как известно, придерживался особых правил в своем питании. «Он стал и вообще вести самый суровый образ жизни. Чтобы сделаться и продолжать быть Никитушкою Ломовым, ему нужно было есть говядины, много говядины, — и он ел ее много. Но он жалел каждой копейки на какую-нибудь пищу, кроме говядины; говядину он велел хозяйке брать самую отличную, нарочно для него самые лучшие куски, но остальное ел у себя дома все только самое дешевое. Отказался от белого хлеба, ел только черный за своим столом. По целым неделям у него не бывало во рту куска сахару, по целым неделям никакого фрукта, ни куска телятины или пулярки. На свои деньги он не покупал ничего подобного: «не имею права тратить деньги на прихоть, без которой могу обойтись», — а ведь он воспитан был на роскошном столе и имел тонкий вкус, как видно было по его замечаниям о блюдах; когда он обедал у кого-нибудь за чужим столом, он ел с удовольствием многие из блюд, от которых отказывал себе в своем столе, других не ел и за чужим столом. Причина различения была основательная: «То, что ест, хотя по временам, простой народ, и я могу есть при случае. Того, что никогда недоступно простым людям, и я не должен есть!..» Поэтому, если подавались фрукты, он абсолютно ел яблоки, абсолютно не ел абрикосов… Паштеты ел, потому что «хороший пирог не хуже паштета, и слоеное тесто знакомо простому народу», но сардинок не ел».