Александр Майсурян - Другой Ленин

Среди революционеров на рубеже XIX–XX веков было принято относиться к питанию «нигилистически», то есть подчеркнуто пренебрежительно. Это резко отличало их от русских «обывателей», вся бытовая жизнь которых строилась тогда вокруг пищи (постов и мясоедов, говения, разговления, Масленицы — «сырной недели» и т. д.). А как питались революционеры? Вот типичный пример — из воспоминаний Надежды Крупской. Она пишет о привычках старой социал-демократки Веры Засулич: «Жила она по-нигилистячему — одевалась небрежно, курила без конца, в комнате ее царил невероятный беспорядок, убирать своей комнаты она никому не разрешала. Кормилась довольно фантастически. Помню, как она раз жарила себе мясо на керосинке, остригала от него кусочки ножницами и ела. «Когда я жила в Англии, — рассказывала она, — выдумали меня английские дамы разговорами занимать: «Вы сколько времени мясо жарите?» — «Как придется, — отвечаю, — если есть хочется, минут десять жарю, а не хочется есть — часа три». Ну, они и отстали». Троцкий добавлял такой штрих к этому портрету: «В области материальных ценностей ее высшими радостями были: табак и горчица. Она потребляла и то, и другое в огромном количестве. Когда она смазывала тончайший ломтик ветчины толстым слоем горчицы, мы говорили: «Вера Ивановна кутит»…»

Ленин в то время восхищался Засулич («Вот ты увидишь Веру Ивановну, — говорил он Крупской, — это кристально-чистый человек»), но подобный стиль жизни категорически отвергал. Обратим внимание на первую и очень существенную фразу из описания «кухни» Рахметова: «ему нужно было есть говядины, много говядины, — и он ел ее много». Рахметов не ест, он «кормит себя». Иначе говоря, революционер, по Чернышевскому (и Ленину), ни в коем случае не должен быть равнодушен к своему питанию. Ведь от пищи зависит здоровье. Ленин говорил: «Работать и отдыхать можно в любое время, но обедать надо непременно в один и тот же час!»

«Не люблю общих обедов с их разговорами, — признавался Ленин. — Если это важные разговоры, им не место во время еды, а если просто болтовня, зачастую как в пансионах очень раздражающая, то она только мешает есть».

«Люди не разговаривают, а калякают», — неодобрительно отзывался Владимир Ильич о пустой болтовне.

Голодать поневоле Ленину не приходилось, он сам признавался в одной из статей: «О хлебе я, человек, не видавший нужды, не думал. Хлеб являлся для меня как-то сам собой, нечто вроде побочного продукта писательской работы».

А следовал ли Ленин скромности Рахметова в пище? Насколько можно судить, да. «Помню Ленина еще по Цюриху, — писал итальянский коммунист Франческо Мизиано. — Я тогда часто захаживал в ресторан Народного дома. Там подавались обеды трех категорий: за 1 фр. 25 сант. — «аристократический», за 75 сант. — «буржуазный» и за 50 сант. — «пролетарский». Последний состоял из 2-х блюд: супа, куска хлеба и картошки. Ленин неизменно пользовался обедом третьей категории…» Н. Крупская вспоминала, что среди их сотрапезников по цюрихской столовой постоянно бывали местная проститутка, какие-то люди уголовного вида… «Ильичу нравилось то, что все было просто, что кофе давали в чашке с отбитой ручкой». Дома у Ульяновых на обед в качестве первого блюда часто подавался бульон из кубиков «Магги».

Публицист Владимир Гронский в 1918 году в оппозиционной газете «Раннее утро» вспоминал, как в годы эмиграции в Женеве обедал дома у Владимира Ильича. «Все мы сидели и ели молча. Суетилась и говорила одна старушка-мать.

— Что ж вы, родной, не едите? — говорила она мне. — Такой молодой — и так мало едите… Что ты, Володя, ничего не скажешь гостю, чтобы он ел?..

Действительно, я очень мало ел. Но, — увы! — не из стыдливости… Решительно нечего было есть. Весь обед состоял из пяти-шести ложек бульона и крошечного кусочка мяса с несколькими ломтиками картофеля. В самой нишей швейцарской семье, конечно, обедали лучше… «Володя» ничего не ответил матери, но медленно оглядел пустые тарелки, посмотрел на мать, потом на меня и тихо улыбнулся в бороду. В этой безмолвной улыбке было так много умной иронии и к ней, и к себе, и к их бедности, что я глубоко был тронут. Старуха вспыхнула:

— Ты всегда говоришь глупости…

И она поспешно ушла с пустыми тарелками».

Немецкая коммунистка Клара Цеткин описывала, как ужинала в доме Ленина в 1920 году: «Это был скромный ужин любого среднего советского служащего того времени. Он состоял из чая, черного хлеба, масла, сыра. Потом сестра (Мария Ульянова. — А.М.) должна была «в честь гостя» поискать, нет ли чего «сладкого», и, к счастью, нашлась небольшая банка с вареньем».

«Осрамили вы меня каратаевскими онучками!».Само отношение Ленина к пище — серьезное, тщательное, аккуратное — буквально гипнотизировало его товарищей, поскольку было совершенно нехарактерно для революционеров.

Н. Вольский описывал такой эпизод во время пребывания Ленина в Швейцарии: «Отправляясь на прогулку в горы, Крупская однажды, по настоянию Ленина, взяла с собою колбасу, крутые яйца, хлеб и печенье. Соль для яиц забыла взять, за что получила «выговор» от Ленина.

Во время пикников, прогулок, когда нет стола, тарелок, вилок и т. д., — как с пищевым добром управляются люди? Полагаю, со мною согласятся, если скажу, что поступают следующим образом: отрезают кусок хлеба, кладут на него кусок колбасы и сделанный таким образом сандвич откусывают. Ленин поступал по-другому. Острым перочинным ножиком он отрезал кусочек колбасы, быстро клал его в рот и, немедленно отрезав кусочек хлеба, подкидывал его вдогонку за колбасой. Такой же прием он применял и с яйцами. Каждый кусочек порознь, один за другим, Ленин направлял, лучше сказать, подбрасывал в рот какими-то ловкими, очень быстрыми, аккуратными, спорыми движениями. Я с любопытством смотрел на эту «пищевую гимнастику», и вдруг в голову мне влетел образ Платона Каратаева из «Войны и мира». Он все делал ловко, он и онучки свои свертывал и развертывал — как говорит Толстой — «приятными, успокоительными, круглыми движениями». Ленин обращается с колбасой, как Каратаев с онучками. Кусая сандвич, я эту чепуху и выпалил Ленину. Это не умно? Но каждый из нас, лишь бы то не повторялось слишком часто, имеет право изрекать и делать глупости.

До этого не приходилось слышать Ленина громко хохочущим. У меня оказалась привилегия видеть его изгибающимся от хохота. Он отбросил в сторону перочинный ножик, хлеб, колбасу и хохотал до слез. Несколько раз он пытался произнести «Каратаев», «ем, как онучки он свертывает» и не кончал фразы, сотрясаясь от смеха. Его смех был так заразителен, что, глядя на него, стала хохотать Крупская, а за нею я. В этот момент «Старику Ильичу» и всем нам было не более 12 лет.