Микола Садкович - Повесть о ясном Стахоре

- Тихо! Тихо! Слухайте! - требовали сотники. Наливайко кивнул монаху, тот сделал шаг вперед, перекрестился и, развернув бумагу, начал читать:

- Жигмонту третьему, божьей милостью королю Польскому и великому князю Литовскому, Русскому, Прусскому, Жмойтскому, Мозовецкому, Инфляндскому и Шведскому, Кготскому, Вандальскому дедичному королю...

Над затихшим кругом непривычно торжественно прозвучал, разрываемый ветром, громкий титул Сигизмунда.

Задрав голову, Стахор с завистью смотрел на монаха. Видать, монах был очень учен, ишь, как бойко, без заминки выговаривает разные написанные имена. Будто молитву читает, а все слушают, боясь пропустить хоть одно слово. Стало быть, надо и Стахору слушать прилежно.

- "Мы, Ваша милость, - читал монах, - не потехи ради и не ради славы своей над твоими полками на обычный казакам днепровский путь вышли.

Соблаговоли, Ваше королевское величество, быть о нас такого мнения, какого достойны рыцарские люди, и рассуди по справедливости своих панов за невинно пролитую кровь наших братьев. Людей своих от чужой веры и насильства дотоле неслыханного мы оберегали, а паны напали на нас и погубить захотели. Нас в дороге, которая для всех свободна, не оставляли в покое. В Могилеве мещане сами добровольно признают, что ждали нас, а паны им бунтовническое приказание дали - нас не пускать. Когда мы в городе были, подошло войско литовского гетмана, и, по образцу язычников, хотели всех нас истребить.

Ударили в нас огнем и город со многих сторон подожгли.

Мы их отбросили, а большого огня потушить не смогли и, жалеючи город, выбрались за стены его, где паны нас всем войском окружили. Но бог не допустил потешаться над нами.

Такое вот дело и не иначе излагаем и даем рыцарскую клятву в правде сей.

А ты бы нам мир дал, Ваша милость! Дай нам хлеба поесть, что земля, испокон веку наша, родит, и мы никого бы не трогали. Паны Могилев-город пожгли, кому корысть от того? Мало ли городов других и земли у тебя, а все шляхте с нами тесно.

Отдай, Ваша милость, землю нам, что лежит между Бугом и Днестром-рекой. От сотворения мира ничья она, и никто от сотворения мира не жил на ней. Мы станем ту пустыню орать и злаки сеять. Замок и город свой пофундуем на шляху турецком и татарском. Караул справлять будем своим иждивением, без панов и державцев. Тебе же помочь дадим супроть неверных.

Обо всем этом не преминут доложить гонцы наши - Жук Григорий, казак, и пан каморник, шляхтич Мешковский, что, как и многие еще польские братья, за нашу правду стали и с нами по всему пути следуют до самой Речицы. Пан Мешковский доброй сведкой был того, что произошло, и узнал, что было причиной всего.

Дано в Речице лето нарождения божьего 1596-го января месяца, 12 дня".

Монах опустил бумагу.

Круг молчал, обдумывая услышанное.

Северин выждал минутку, потом, шагнув на край помоста, спросил стоящих перед ним:

- Добро?

- Добро! - ответили хриплые голоса.

Северин перешел на другой край, снова спросил:

- Добро?

- Добро! Сама правда высказана!

- Лучше не скажешь.

- Хай вин познае! Верно, гетман, тут сказано!

- Слава гетману! Слава!

Впервые на общем кругу громко и единодушно Наливайко был назван не "старшим", как сам о том когда-то условился, а гетманом!

Пусть знает король, что истинный гетман над казаками тот, кто бьется вместе с ними за правду, а не тот, кто согнувши спину, на коленях принимает гетманские клейноды* из рук коронного канцлера.

______________

* Клейноды - знаки гетманской власти.

Над сотнями голов взлетели вверх шапки. Теперь уже кричали все. Выражая свое согласие, именуя гетманом Наливайко, одобряя письмо, хвалили старшин за правду, за смелое слово.

- Добро! Слава гетману!

- Здоровеньки будьте, батьки-атаманы!

Наливайко снова поднял бумагу. Крики оборвались. Подойдя к столу, Северин взял перо и торжественно объявил:

- С дозволения вашего, паны-побратимы, руку свою прикладываю...

Нагнулся к столу, подписал: "Северин Наливайко..." и, подумав, твердо вывел: "Гетман и все рыцарство собственной рукой".

Выпрямился, отдал перо монаху, сказал:

- Подходите по одному!

Молча и строго следил, как брали перо огрубелыми, затвердевшими пальцами казаки, осторожно макали в склянку, долго выводили свои имена, а то и просто кресты ставили. Сперва полковники, атаманы, потом казаки и ратники батьки Савулы. Подходили и безоружные тихие жители Речицы, просили перо, а потом, поклонившись гетману, просили еще "не чураться их с этого часу, а принять до войска на всю долгую жизнь".

Подошел и Стахор. Поднялся, как все, на помост, протянул руку к перу.

- Ты? - удивился монах, глядя на хлопчика и отстраняя перо. - То казацкая справа!

- А я кто тебе? Шляхта или баба какая?

Хлопец хотел ответить как можно взрослей, по-мужски, да от волнения, что ли, голос его сорвался и взлетел таким петухом, что стоявшие на помосте захохотали:

- Казак, казак! Сразу видать!..

Стахор вспыхнул и, сжав кулаки, двинулся на монаха.

- Дай перо!

Не решаясь, монах оглянулся на гетмана. Наливайко улыбнулся и согласно кивнул.

Стахор почти вырвал перо из руки Иннокентия. Слыша смех окружающих, чувствуя, как жарким огнем горят его щеки, он нагнулся к бумаге. Поглядел, как ставили до него кресты, и осторожно провел одну черту вдоль, другую через нее поперек, не замарав листа. Внизу креста поставил точку и, будто с плеч какая-то тяжесть свалилась, облегченно вздохнул.

Савула не вытерпел, при всех обнял сына и крепко расцеловал.

Так Стахор, на радость батьке и на зависть речицким хлопцам, был признан настоящим казаком, подписавшим письмо королю Сигизмунду третьему.

* * *

Что ж, дошло это письмо к королю?

Дошло. И очень его милость потешило. Сигизмунд в ту пору гостил в имении Радзивиллов, возле города Бреста. Здесь он ждал возвращения с победой литовского гетмана.

Не в добрый час прибыли сюда гонцы Наливайко.

Король был в плохом настроении. Все еще не удавалось ему до конца постичь тайны алхимии. Его милость проводил ночи напролет вместе с ученым немцем Генрихом Вольским. Голова дурманилась от испарений и дыма, исходивших от колб и печей. Золотые монеты всех стран, кольца, запястья, даже освященный самим римским папой золотой крест десятки раз переплавлялись. Смешивались разные порошки. То голубое, то зеленое, то ярко-оранжевое пламя вспыхивало на дне главного котла, а камень, который должен, по заверению хитрого немца, превратиться в благородный металл, оставался камнем. Иногда казалось, что цель близка и тайна золота будет раскрыта. Тогда король, старательно исполнявший латинское правило "Res est magna - tacare! ("Великое дело - молчать"), за что был прозван его противниками "немым шведом", вдруг становился болтливым.