Владимир Лапин - Цицианов

От взора Цицианова не ускользали никакие мелочи армейского быта. В одном из приказов он опять же выговаривал своему любимцу Карягину: «Удивляюсь безмерно вашей беспечности, с какою командуете вы полком. Я нашел здесь на солдатах вверенного вам полка шинели в лоскутьях, и в одной подкладке в локте солдаты стоят на часах в холод. Буде вы будете опираться на сроки, то я велю нарядить следствие, а между тем предписываю вашему благородию на 15 человек на препровождаемом списке означенных через неделю были непременно построены новые во отвращение всеподданнейшего моего о том Государю императору донесения» [665]. Одним из приемов при дезертирстве был уход из строя под предлогом естественных надобностей. Солдат удалялся в укромное место, а потом скрывался в неизвестном направлении. Цицианов напомнил командиру, рапортующему о побегах, что следует при «справляющих нужду» солдатах оставлять надежного унтер-офицера [666].

Строго взыскивая за промахи, Цицианов одновременно проявлял внимание к своим сослуживцам, стремился, чтобы его подчиненные не чувствовали себя обойденными наградами. Так, в рапорте на высочайшее имя от 5 августа 1805 года главнокомандующий ходатайствовал о выражении всем участникам похода к Араксу царского благоволения. Он просил также о награждении майора 7-го артиллерийского полка Вреде орденом Святой Анны 2-й степени. Этот штаб-офицер действительно обеспечил быстрый марш отряда Цицианова на помощь Карягину. Дело в том, что батарея, пришедшая из Тифлиса, имела не конные, а воловьи упряжки! Ни о каком скором продвижении речи быть не могло. Вреде же сумел за два дня найти нужное количество пригодных лошадей. Отмечая расторопность артиллеристов и их огромный вклад в достижение победы над персидскими войсками, главнокомандующий обратил внимание на явную обделенность наградами представителей этого рода войск. По этому поводу Цицианов писал императору: «…Когда во всех полках, в здешнем краю находящихся, производство в обер-офицерских чинах весьма скорое, то 7-го артиллерийского полка поручик Харламов, отличный по своей храбрости и во всех случаях с ожидаемым успехом употребляемый, уже 11-й год служит в одном чине, да и сверх его еще 3 офицера старее его в оном же полку, находятся по 11 лет в одних чинах, хотя теперь можно сказать утвердительно, что теперь и во всей армии едва ли кто-нибудь остается 10 лет в одном чине без производства; а потому самая справедливость без всякого пристрастия налагает на меня обязанность, прибегнув к неизреченному Вашего императорского величества милосердию, всеподданнейше испрашивать сказанному поручику Харламову, как отлично храброму офицеру и мною замеченному с хорошей стороны, повышения чином…» В том же рапорте князь отмечал подвиги подпоручика Нарвского драгунского полка Донцова, погибшего, «с мужеством защищая от многочисленного неприятеля вверенный ему для препровождения транспорт», и прапорщика того же полка Платковского [667].

Цицианов понимал, что для успешных действий в зимних условиях уставное обмундирование решительно не годилось. Он приказал для отряда, который двинется зимой через перевалы на Эривань, «…запасти войлоков, чтобы сделать коты или кеньги сверх сапог, и велеть полушубки расширить и подлиннее коли можно сделать, дабы можно было сверх кафтана надеть полушубок и им закрыть ляжки, а сверх шинель, а сверх тесак и суму..» [668].

Печальный опыт с переводом 15-го егерского и Севастопольского полков из Крыма прямо в район интенсивных боевых действий показал, что необходим процесс адаптации войск к местным условиям. Поэтому Цицианов предлагал сначала размещать новоприбывшие войска на Кавказской линии, тем более что там снабжение продовольствием и фуражом оказывалось гораздо более легким делом, чем в Закавказье, а затем, по мере надобности, эти уже адаптированные к местным условиям части переводить в Грузию, замещая полки, предназначенные для боевых операций и размещения в «новопокоренных» крепостях [669].

На пространстве между Черным и Каспийским морями враг мог появиться неожиданно. Поэтому здесь царила атмосфера постоянной тревоги. Боевые действия, как правило, развивались по одному и тому же сценарию: стремительные налеты горцев с изнурительной и почти всегда безуспешной погоней. Вот картина одного из «типичных» боев на реке Алазань. Около трехсот лезгин напали на 20 солдат, возвращавшихся с лесозаготовок. Солдаты успели укрыться в каменной башне и продержались до подхода подкрепления — двух рот с пушкой, при появлении которых противник отступил. После боя один из офицеров поскакал впереди части к месту расквартирования, но по дороге был перехвачен горцами и изрублен [670].

Солдатам и офицерам приходилось учиться не только лазать по кавказским кручам, но и налаживать отношения с союзниками, действительными и мнимыми. «Мирный» князь Росламбек Мисостов, имевший чин полковника русской службы и числившийся в списках лейб-гвардии Казачьего полка, сообщил о сборе больших сил горцев и посоветовал русскому отряду перейти на другую сторону Кубани. Во время переправы с плота сорвалась пушка. Чтобы поднять ее со дна, были отправлены сотня казаков и взвод егерей, а остальной отряд двинулся дальше, поскольку Мисостов пообещал обеспечить безопасность «спасателей». Когда же солдаты и казаки занялись работой, кубанцы набросились на них и перебили. Майор Пирогов попросил помиловать его, но Росламбек велел ему раздеться, после чего уздени Росламбека изрубили офицера на куски. Спаслось только 12 солдат, сумевших справиться с течением бурной реки [671]. Свой поступок князь объяснил тем, что от руки русского солдата пал его племянник, проходивший курс обучения «наездничеству», или, попросту говоря, грабежу. Вообще с коварством приходилось иметь дело на каждом шагу. Провиант даже от союзников приходилось принимать в зерне, поскольку «мнимые друзья» нередко примешивали в муку размолотые ядовитые зерна хлопчатника, что приводило к отравлениям [672].

Понятия «коварство» и «военная хитрость» нередко являлись на Кавказе синонимами. Генерал Глазенап решил запугать кабардинцев видом большого отряда, явившись на переговоры во главе нескольких пехотных батальонов при артиллерии. Для этого ему пришлось ослабить гарнизоны почти по всей линии. Горцы две недели переливали из пустого в порожнее, а тем временем их «немирные» собратья, пользуясь удобным случаем, хозяйничали на «русской» стороне Кубани. Только когда до генерала, наконец, дошло, что его оставили в дураках, он приказал разорить несколько аулов и тут же добился согласия кабардинцев на все условия [673].

Само по себе отступление при непосредственном соприкосновении с противником являлось очень опасным маневром, особенно во времена линейного строя. Перестроение из походного порядка в боевой требовало значительного времени, а колонна, застигнутая на марше, не имела шансов на отражение атаки даже гораздо меньшего по численности противника. Отступление же в форме каре, цепи или «колонны к атаке» происходило крайне медленно, не могло продолжаться долго и оказывалось совершенно невозможным в ночных условиях, в лесу и на пересеченной местности. Даже арьергард не являлся в такой обстановке надежным средством защиты основных сил. Самыми действенными приемами были штыковой удар пехоты и движение конницы сомкнутым строем. Но при отступлении всей армии вектор атаки арьергарда оказывался противоположным направлению движения основных сил. Батальоны и эскадроны, оставленные в качестве заслона, были крайне скованны в своих действиях, поскольку рисковали попасть в окружение. Более того, их стремление дать решительный отпор наседающему противнику могло привести к образованию разрыва между арьергардом и остальной армией, куда легко вклинивались вражеские войска. Эту проблему отчасти можно было решить только с помощью плотного ружейного огня, державшего врага на почтительном расстоянии, но в начале XIX века это было еще невозможно. Именно этим во многом объясняется феномен «навязывания» сражения: как только одна армия оказывалась в непосредственной близости от другой, ей очень непросто было отказаться от лобового столкновения.