Владимир Лапин - Цицианов

Наличие пушек и опыт решительных штыковых атак во многих случаях нейтрализовались особенностями местности. Дороги в горах обычно тянулись или по дну ущелья, или по одному из склонов. Пехота, попав под огонь стрелков, засевших на противоположном склоне, не имела возможности отогнать их штыковым ударом. Орудия в таких случаях было трудно развернуть жерлом к противнику, поскольку для того требовалась более или менее ровная площадка шириной в три-четыре метра. Кроме того, в горах противник моментально укрывался в так называемых мертвых зонах, куда ни ядра, ни картечь попасть не могли. Проблемой являлась и доставка боеприпасов, поскольку один пушечный заряд весил около шести килограммов. Однако, несмотря на то что таскать орудия по горам было делом непростым, солдаты не роптали и шли на любые жертвы, чтобы их сохранить. Картечные залпы позволяли останавливать стремительные атаки противника, давать достойный ответ дальнобойным винтовкам горцев, засевших в завалах и других укреплениях. В европейской войне канонирам нечасто приходилось вступать в рукопашную схватку, поскольку внезапные нападения на батареи являлись исключением из правил. На Кавказе часто не пехота прикрывала пушки, а канониры картечными выстрелами в упор сдерживали противника, наседавшего на колонну. «Сколько было примеров… что артиллеристы, брошенные оробевшим прикрытием, банниками и пальниками отбивали атаки горцев и отстаивали свою позицию до конца, честно умирая у своих орудий, хотя могли бы на своих лошадях опередить бросившую их пехоту. Порывшись хорошенько в истории кавказской пехоты, нетрудно отыскать моменты, щекотливые для нее» [674]. По мнению Цицианова, наиболее удобным артиллерийским орудием для действия в горных условиях был трехфунтовый единорог, который при снятии колес могли переносить четыре человека [675].

Дальние походы затруднялись состоянием дорог. На подъемах пушки и обозные фуры выматывали солдат. Впрочем, на спусках они тоже требовали немалых усилий, поскольку надо было их «одерживать» во избежание падения в пропасть. После дождей многие участки дороги превращались в непролазные топи, поскольку вода смывала с окрестных склонов мелкие частицы почвы и «складировала» их на дне долин. В период паводков ручьи и речушки становились мощными потоками, форсирование которых было очень непростым делом Враждебность населения и даже его уклонение от сотрудничества усиливали воздействие неблагоприятных природных условий. «Жители, на которых лежала обязанность оберегать переправы и содержать на них перевозчиков, исполняли кое-как свои обязанности, пока войска находились вблизи. Вслед за удалением их они сами разбегались и уносили сверх того канаты, доски и всё железо, находившееся на паромах, — вспоминал один из офицеров. — Строить на каждой переправе посты и занимать их командами было бы затруднительно и дробило бы войска, а оставлять по несколько человек для присмотра за туземными перевозчиками было опасно» [676]. Проведение организованных боевых операций чрезвычайно затруднялось ограниченными коммуникативными возможностями: «Войска, вообще имея трудные между собой сообщения, не в состоянии были производить движений быстрых, соединяться скоро… Движение тягостей, следовательно продовольствия, никогда не определяется верным расчетом. Сверх того, в летние три месяца по причине чрезвычайных и несносных жаров, понуждающих самих природных жителей удалиться в горы, во всех по положению низменных местах переходы войск совершенно невозможны», — писал Ермолов [677].

Жесткая муштра солдат, обычно определяемая как жестокость, вовсе не была таковой. Воспитание настоящего солдата включало в себя доведение боевых навыков до автоматизма. Перестроения были важнейшим элементом военной технологии, поэтому им придавалось такое большое значение. В Кавказской войне требовался принципиально иной автоматизм, непригодный в европейской войне. Вместе с навыками «кавказского» метода войны солдаты воспринимали и местные обычаи, в частности грабеж занятых аулов. Во многом это объяснялось недостатками снабжения: интендантская система практически отсутствовала, а разного рода компенсирующие механизмы (солдатская артель, полковое хозяйство) в условиях Кавказа работали слабо. Заразительно действовал на войска корпуса и пример местных милиций. Так, во время похода генерала Гулякова на Белоканы «не было возможности воздержать храбрых грузин, воспаляемых мщением за семидесятилетние претерпеваемые от лезгинов грабительства, от древнего азиатского обычая превращать селения в развалины и предавать все мечу и огню» [678].

Все элементы военного дела народов Северного Кавказа являлись частью их быта, определялись географическими условиями края, его экономическим и социальным укладом. Адыги, дагестанцы и чеченцы по сути не обучались владению оружием и тактике, как это делали их европейские противники, они вырастали в среде, где эти навыки являлись столь же естественными, как умение оседлать коня, построить жилище, засеять поле и убрать урожай. Поэтому в родных горах и лесах они сразу получали преимущество над солдатами, в обучении которых немалую роль играли искусственные тактические схемы, порожденные магией цифр и геометрических фигур. Военная организация горцев Северного Кавказа была малоуязвима для европейского силового воздействия, поскольку обладала неисчерпаемыми ресурсами регенерации. Высокая психологическая устойчивость воина-горца объяснялась также тем, что он мерил своего противника собственными мерками. Кавказские народы не могли осознать в полной мере мощи своего противника и потому не боялись его. Для джигитов затерянного в горах аула одна из величайших военных машин в мире выглядела только небольшой группой людей в шинелях, которые не сильны в единоборстве и берут верх только за счет своей сплоченности и упорства.

В среде горцев сочетание института кровной мести и сильных родовых связей породило такое явление, как абречество: выделение из горского социума индивидов, которые по разным причинам оказывались вне традиционной системы общепринятых отношений. В большинстве своем это были изгнанники или просто люди, не способные ужиться в традиционном обществе с его довольно жестким социальным контролем. Этих людей не сдерживали в их действиях интересы общин, старавшихся без крайней нужды не вступать во враждебные отношения с другими общинами; сами они оказывались вне защиты своих сородичей. Этим, а также выработавшейся за время абречества привычкой нарушать все законы объясняется их исключительная агрессивность, которая, будучи помноженной на изощренные боевые навыки, делала этих людей самыми опасными противниками.