Владимир Лапин - Цицианов

В ходе войны с Персией Цицианов неоднократно проявлял себя как жесткий и умелый полководец, заботившийся как о материальном обеспечении подчиненных, так и о их моральном поощрении. «Всякий имевший до него дело с полной доверенностью и утешительными надеждами прибегал к нему в своих нуждах, чистосердечно излагая свое дело; каждый был уверен, что никакое лицеприятие, никакая корысть не могли поколебать великой души его и что одна справедливость, подкрепляемая законами, при его разбирательстве решала всякое дело. Сколько, впрочем, ни бьш он строг и взыскателен по службе, но правотою и умом стяжал общую любовь и уважение, которые и доныне в памяти всех, знавших его, сохраняются», — писал П. Зубов [810]. Другой характеристики трудно было ожидать от автора апологетического сочинения, но она не слишком далека от истинного портрета главнокомандующего. П.Д. Цицианов имеет право на особое место в пантеоне покорителей Кавказа: он единственный из всех главнокомандующих в этом крае, который погиб на своем посту. Да, его смерть не сопровождалась грохотом сражения, его сразила «изменническая» пуля. Многие его предшественники и преемники были лично храбры, слышали свист пуль над своей головой, но все они благополучно дожили до преклонных лет и упокоились в постели, а не на сырой земле. У черногорцев, очень воинственного народа, высшей похвалой мужчине в XVIII столетии была фраза: «Он умер в сапогах», что означало гибель в бою или в походе…

Можно сказать, что Цицианов исповедовал суворовский принцип: «Каждый солдат должен понимать свой маневр». Он полагал, что подчиненные ему командиры действовали успешнее, если видели всю картину происходящего. В октябре 1805 года генерал-майор П.Д. Несветаев просил у главнокомандующего разрешения на проведение карательной операции против курдов, воевавших на стороне персов. В ответ было отправлено следующее «предписание»: «Пред отправлением к вам нарочного курьера получил я от вас новые бумаги, на которые спешу с сим же дать вам разрешения. Ваше превосходительство имеете уже позволение идти на куртинцев и сделать репрезаль, и я не колебался бы позволить вам и занятие Талыней (село недалеко от Эривани, бывшая персидская крепость. — В.Л.), если б до крайности не беспокоило меня то, что посты в Памбакской и Шурагельской провинции и так уже сильно растянуты; прибавить же к вам войск никак не возможно, потому что я их здесь держу для устрашения Ширванского хана и Баку. Впрочем, если бы тем числом людей, каковое у вас находится, могли изворотиться и уверены в том, что занятие Талыней не обессилит вас, то я на сие согласен, как и на то, чтобы на первый раз Джафар-Кули-хан со своими людьми туда перешел, но с тем однако ж, что после он непременно должен перейти в Лори, ибо нельзя позволить ему водвориться в Талыне. Я не скрою от вашего превосходительства моих намерений, что если бы Баку был взят и Ширванское владение вошло трактатом под Российское подданство, то я сей же зимы с одним Севастопольским полком и 200 егерей — все, что имею у себя под руками, — пойду на Эривань; теперь же может быть нужно будет идти на Баку. И так ваше превосходительство из сих обстоятельств можете видеть, что усилить вас никак не возможно; следовательно, без совершенной уверенности вам не должно ни на что покушаться» [811].

Следует принимать во внимание, что Цицианов был вынужден использовать крайне ограниченные силы. К его мольбам о присылке подкреплений в Петербурге были глухи. В те времена Кавказ явно не был приоритетным направлением внешней политики России: Министерство иностранных дел, военное и морское ведомства, да и сам император смотрели прежде всего на Запад. Европа готовилась к большой войне, и Александр I видел себя одним из ее главных участников. Каждый солдат был на счету, и отправка сразу двух полков в Азию выглядела неразумным расточительством. Ситуация радикально изменится только спустя десятилетие после гибели Цицианова: после победы над наполеоновской Францией освободившиеся военные ресурсы можно будет использовать в других регионах. Кроме того, великие державы в начале XIX столетия только начали превращать земной шар в единое поле соперничества, и успешная экспансия за пределами Европы еще не превратилась в нечто равноценное удачным интригам дипломатов в главных столицах этой части света. Цицианов, рискуя вызвать неудовольствие царя своей настойчивостью, решился тем не менее «надавить» на него через графа Воронцова, указав в донесении от 27 апреля 1803 года, что отказ в присылке подкреплений «…впоследствии может представить более затруднений на будущую кампанию, смею сказать, окажет поступок, противоположный достоинству Российской империи, и… без сомнения уронит самым явным противодействием власть начальства моего и для пользы службы нужные знаки моего в сей стране полномочия» [812]. И здесь говорит вовсе не уязвленное самолюбие честолюбивого генерала. Ситуация действительно была нелепой: богатая и стратегически важнейшая часть Восточного Закавказья готова была сама упасть в руки России, а рук этих по сути не оказывалось… Потеря лица в такой ситуации могла иметь тяжелейшие последствия, поскольку наносила удар по тщательно формируемому имиджу Цицианова — полномочного владыки, обладателя огромной военной силы, человека, подтверждающего каждое свое слово решительными и скорыми действиями. Этот имидж — не радующее отражение в волшебном зеркале, а ресурс, во многих случаях важнейший, иногда едва ли не единственный, которым располагал Цицианов, показавший себя настоящим мастером, даже гением блефа. Этот прием не раз позволял ему выигрывать, имея на руках никудышные карты. Но на одном блефе выехать было невозможно — требовалось время от времени предъявлять и козыри…

Пост главнокомандующего в Грузии предполагал не только защиту и «обустройство» Карталино-Кахетинского царства, но и дальнейшее распространение границ империи в Закавказье. Включение владений Георгия XII в состав России предопределило судьбу Имеретии, Гурии, Мингрелии, Абхазии, Лечгума, Сванетии, некогда находившихся под властью одного царя. Объяснялось это не только предъявлением прав на наследство Багратионов. Западные княжества служили источником постоянной угрозы, поскольку тамошние князья не собирались отказываться от вооруженных нападений как привычного способа решения конфликтов с соседями. Все владетели Западного Закавказья находились в зависимости от Порты и при каждом конфликте Петербурга и Стамбула автоматически становились союзниками последнего, а их земли служили плацдармом для вторжений в Грузию. Кроме того, через Имеретию, Гурию и Мингрелию можно было проложить путь в закавказские владения России. Войска и грузы доставлялись морем из Крым?, Одессы или Таганрога в район Поти, а затем следовали по суше через Кутаиси до Тифлиса. Наконец, названные государства постоянно раздирали внутренние распри, в ходе которых одна из сторон искала поддержки у северного соседа.