Владимир Лапин - Цицианов

Имеются и другие свидетельства, дающие основания полагать, что Цицианов в первые дни восстания был одним из немногих, кто сохранил бодрость духа. Главнокомандующий же князь Репнин, напротив, явно растерялся. Это видно из его письма И.П. Салтыкову после известия о пленении Арсеньева: «Теперь вы уже о всех, наших несчастиях известны несомненно; они, так сказать, не несчетны. Вы все еще рассчитываете на наши войска в Литве и мне пишете, что я назначен ими командовать; но их уже нет ни клочка: может быть, только куда не есть укроются, а куда — того и придумать нельзя; следовательно и распоряжаться некем и даже выручать некого. Никто еще такой армии в команду не принимал, в которой даже знать нельзя, где и самому быть» [100]. Однако постепенно Репнин успокоился и стал отдавать разумные распоряжения. Он справедливо полагал, что для борьбы с польскими инсургентами обычная тактика малопригодна. На «малую» войну, развернутую поляками, по его мнению, следовало отвечать быстрыми действиями, а не сложными эволюциями, обычными для «правильных» сражений. «Господа тактисты (тактики. — В. Л,) почитают делать свою войну против взбалмошенных поляков так, как против регулярных войск она делается; их из этих мыслей выбить нельзя. Здесь же не войска, а ветер, и должно без всяких мудростей: где ближе скопище случится — то и бить, глядя только, чтобы коммуникацию свою сберегать, а за дальними отнюдь не гоняться» [101]. Еще одну меру предосторожности в борьбе с неприятелем предложил Цицианов. Он старался избавиться от тех частей, где служило много поляков. Особенно это касалось легкой кавалерии. Павел Дмитриевич писал Репнину: «Мне их употреблять нельзя как подозрительных и опасных людей; почему лучше желаю иметь меньше у себя людей, нежели водить с собой предателей или, по крайней мере, беглецов, которые о всей внутренности нашей, перебегая, неприятелю рассказывать станут» [102]. Накопленный боевой опыт и природные воинские дарования позволили Цицианову избежать плена. Один из польских офицеров Гродненского гарнизона в своем письме к жене, находившейся в Варшаве, неосторожно расхвастался будущими победами над москалями. Как только нашему герою доложили о подготовке мятежа, он, не дожидаясь ничьих распоряжений, приказал всех поляков-офицеров взять под стражу [103].

19 апреля 1794 года Екатерина II именным указом объяснила генерал-поручику Т.И. Тутолмину основные принципы действия в Польше. Императрица предписывала строго поступать с «закоснелыми изменниками… в страх другим» и одновременно «ободрять благонамеренных». Всех уличенных в заговоре следовало лишать недвижимости и передавать ее «явившим несомненные опыты верности и усердия». В Литве и Белоруссии предлагалось опереться на православное крестьянство, которое ненавидит своих господ-католиков [104]. 22 апреля в своем наставлении главнокомандующему Н.В. Репнину императрица обратила внимание на две первостепенные задачи: концентрацию войск, разбросанных на большой территории, и «обеспечение пределов наших, очистя тыл войск наших от злодейских толп, в Литве имеющихся, и учредя надежное с границами нашими сообщение…». Особо императрица выделяла необходимость установления прочного контроля над районами Гродно, Вильно и Ковно [105]. Об этих распоряжениях Екатерины II следует помнить при оценке карьерных успехов Цицианова. Правители и начальники всех рангов — живые люди; они несказанно радуются, когда их предначертания оказываются удачными. Высокие награды ожидали подчиненных, выполнивших эти предначертания или действовавших по своему усмотрению, но добившихся тех же результатов, на которые были нацелены «высочайшие» планы. Цицианов обеспечил контроль над Гродно — одним из важнейших пунктов Литвы, то есть сделал именно то, что предписывала императрица.

Генерал-поручик Б.Ф. Кнорринг в рапорте Салтыкову от 29 апреля 1794 года указывал на рискованное поведение Цицианова, который не уходил из-под Гродно, «где более опасности подвержен, нежели как бы к Вильне или к войскам здешним он прежде себя приблизил» [106]. 11 мая сам Павел Дмитриевич рапортовал Репнину: «…по первому слуху, дошедшему до меня от поляков о несчастном жребии, коему подпали наши войска в Варшаве, не дожидаясь повеления вышней команды (курсив наш. — В. Л.), выступил под Гродно в лагерь, выбрав местоположение такое, чтобы держать город в страхе, считая притом, что тыл моего лагеря закрыт виленским корпусом и ковенским деташментом (отрядом. — В. Л.), и в ту же минуту послал к господину генерал-майору и кавалеру Арсеньеву о Варшаве известие, уведомляя его о моем выступлении в лагерь и спрашивая, не нужно ли с ним соединиться. Но курьер мой проехать уже не мог и привез слух о подобном несчастье, в Вильне случившемся. Тогда не видя иного средства к спасению войск, в Литве расположенных, как соединение всех малых деташментов, рассеянных и отделенных от бывшей гродненской части, а именно в Новогродке и Слониме, разослал я курьеров, переряжая их и посылая ордера запрятанными в сапоги, поелику уже в шести милях от Гродно в Соколке собралось до шести полков, кои удобно могли отрезать Слонимский деташмент, а в Шавли собравшиеся войска могли легко то же сделать с ковенским, прикрыл их соединение своими войсками и выслал в Меречь к остаткам виленского резервного корпуса, спасенного храбрым, расторопным и мужественным капитаном артиллерии Тучковым и соединившимся с ним потом Нарвского полка премьер-майором Раутенштерном, сильное прикрытие для изготовления ему перевоза через реку и для снабжения его провиантом и фуражом, которого они не имели, так как и палаток.

Наконец, 21 апреля, день для России знаменитый в честь отправления молебного служения на горе, остаток виленского резервного корпуса вступил ко мне в лагерь, а ковенский деташмент при совершенной безопасности в один переход от меня имел ночлежный лагерь. По собрании всех сих войск, снабдя виленские войска всем нужным, построя им 100 палаток из дламского полотна, находящегося в амуниции, везомой в Сибирский гренадерский полк и остановленной мною в Гродно, по небеспечности, правда, обложил я город и взял контрибуцию (о чем шлю ведомость) в наказание, потому что все письма и все печатные известия описывали злое намерение и сего города против наших войск. Оконча сие, пошел я со всеми войсками к новой российской границе на Новогородок. Во время сего похода знаменитого ничего не произошло. Были две стычки у казаков, и в одной убили у нас казака и ранили одного, да отхватили двух фурьеров, а в другой нашими убито 4 да 3 захвачено в плен.

Дошед до Мира и расположась там лагерем, ожидал повелений его превосходительства господина генерал майора и кавалера Тимофея Ивановича Тутолмина, коего распоряжениями велено мне следовать по ордеру его превосходительства, господина генерал майора и разных орденов кавалера Осипа Андреевича барона Игельсторома. Между тем, лишась сообщения с сим последним и не имея к кому отнестить, счел я необходимым отправить все репорты, здесь приложенные, прямо в государственную военную коллегию.