Николай Любимов - Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1

Арестовали Петра Михайловича Лебедева.

Когда он еще сидел в калужской тюрьме, к нам пришли вечерком Георгий Авксентьевич и Юра Богданов. Пользуясь тем, что мать с теткой ушли, мы устроили «концерт». Георгий Авксентьевич обладал красивым голосом, но слух у него подгулял. Юра обладал абсолютным слухом, но голоса у него не было никакого. Я не мог похвастаться ни тем, ни другим. Несмотря на горькую участь, у всех троих была смертная охота попеть. Обычно репертуар нашего трио складывался из народных лирических песен. А тут мы почему-то затянули «Варшавянку»:

Никто из нас троих тогда не сознавал, что вихри враждебные пока еще только действительно веют, но что скоро им суждено достигнуть силы аравийского урагана. Внутри нас шевелилось предчувствие, вызванное бедой Петра Михайловича. Оттого мы с такими мрачными лицами, с такой заунывной строгостью пели «Варшавянку».

В том же году, но только раньше, весною, после митинга «в честь убийства Воровского», перемышльские коммунисты, ружья «на плечо», прошлись по главным улицам города. Я с другими мальчишками шел по тротуару и глазел. Демонстранты пели песню, которую я тогда услышал впервые:

Пролетарские поэты посвящали пролетарскому вождю, вышедшему из еврейской буржуазии, стихи: Санников – «Восстание паровозов», Безыменский – «Песню о шапке». Оба эти стихотворения с посвящением я нашел через год в «Антологии революционной поэзии», выпущенной в виде приложения к выходившему при «Известиях», под редакцией Луначарского и Стеклова, еженедельному журналу «Красная нива», который мне как подарок ко дню рождения выписала мать. Много позднее я узнал, что спектакль «Земля дыбом» Мейерхольд посвятил Троцкому.

21 января 24-го года – смерть Ленина. После траурного заседания к нам пришел Георгий Авксентьевич.

– Хотел бы я присутствовать при встрече Ленина с Николаем Вторым в потустороннем мире, – заметил он. – «Ведь ты со своим НЭ-Пом пришел к тому же берегу, от которого отчалил, – мягко скажет ему Николай Александрович. – Стоило ли, мой друг, огород городить? Стоило ли русскую кровушку лить океанами? Опять в России по-старому, только – тех же щей, да пожиже влей. При мне была прекрасная литература. Куда все лучшие писатели девались? Где мои любимцы – Аверченко и Тэффи? Даже Максим Горький – и тот за границей. При мне какая опера была! Где теперь вышедший из народа певец «Дубинушки»? При мне какой балет был! Где теперь Кшесинская, Карсавина, Павлова? Где Художественный театр? Все от тебя убежали». (Художественный театр в 24-м году был на гастролях в США.)

Газет я тогда не читал. В пятом номере «Красной нивы» – правительственное сообщение о смерти Ленина; под ним – нечто вроде стихотворения в прозе «Ленина нет» Троцкого:

«Как пойдем вперед? – С фонарем ленинизма в руках. Найдем ли дорогу? – Коллективной мыслью, коллективной волей партии найдем!

…………………………………………………..

Товарищи-братья! Ленина с нами нет! Прощай, Ильич! Прощай, вождь!

Тифлис, вокзал, 22 января 1924 г.»

История, как известно, повторяется.

После смерти Сталина нам долго талдычили о «коллегиальности», о «коллективном разуме партии». Но ведь коммунистическая партия не может жить без фюрера или хотя бы без фюреришки: это самая склочная, самая религиозная, выставляющая одну икону вместо другой, как в церкви при смене праздников, самая монархическая из всех партий.

Возможными преемниками Ленина у нас называли двоих: Троцкого и Бухарина.

Каково же было наше с матерью изумление, когда владелица трактира Смирниха при встрече с нами на улице уверенно заявила:

– Рыков вместо Ленина будет…

Это имя нам почти ничего не говорило. Мы знали только, что Рыков – второй заместитель Ленина по Совнаркому (первым был Каменев). «Красная нива» в седьмом номере поместила портрет нового главы правительства и его краткую биографию. В биографии подчеркивалось, что в 21-м году, по предложению Ленина, Рыков был назначен его заместителем и в Совете народных комиссаров, и в Совете труда и обороны… Что ж, лицо скорее приятное, а там что Бог даст.

Официальные круги все думали, что бы переименовать в честь Ильича. Кстати, псевдонародное название «Ильич» спустили в низы «сверху». Я ни от одного крестьянина, ни от одного мастерового, вне зависимости от направления их умов, никогда не слышал этой фальшивой простецко-панибратской клички. Итак, шла вакханалия переименований: от Петрограда до Перемышльского сельскохозяйственного кооператива. Дело доходило до неумышленного кощунства. Вывеска на мясной лавке: «Перемышльский сельскохозяйственный кооператив»; под этим нарисована привязанная к столбу за рога корова, около нее лежит нож; под коровой и ножом: «имени В. И. Ленина». Подобного же рода вывеска, только без картинки, – над случным пунктом.

А в частушках выкликались другие имена:

На обложке тридцатого номера «Красной нивы» от 27 июня 1924 года – фотография: «Члены делегации РКП в Исполкоме Коминтерна – тт. Сталин, Рыков, Зиновьев и Бухарин». Головы «Кобы» и Алексея, как звали Рыкова ближайшие товарищи, совсем близко одна от другой. Сталин вперил взор в соломенную шляпу, лежащую у Рыкова на коленях. В центре – курчавый председатель исполкома Коминтерна (ИККИ) Зиновьев, омерзительный этой своей женоподобной курчавостью и женоподобным лицом; несколько на отшибе – Бухарчик, интеллигент, играющий под «своего в доску».

Тогда я, разумеется, не сумел прочесть эту фотографию. Только потом, оглянувшись на недавнее прошлое, я понял, что это был групповой портрет главарей в то время уже существовавшего антитроцкистского блока. Блок, понятно, был беспринципный: Бухарина и Рыкова связывал со Сталиным, да и с Зиновьевым, только злобный страх перед Троцким. Зиновьев одним из первых поймет, что главная опасность – Сталин, и переметнется к Троцкому, но тогда, когда у Троцкого отнимут армию, когда у него выхватят опору. Беспринципность лежала в основании большевистской партии. Даже Бухарин и Рыков шли на сделки с совестью ради того, чтобы усидеть на своих постах. Смотри, с кем связываешься; свяжешься с людоедом – спокаешься. А что Сталин – людоед – этот вывод должны были бы им подсказать хотя бы его действия в Грузии, так возмутившие далеко не мягкосердечного Ленина. А что Сталин – убийца – об этом они узнали осенью 25-го года, когда по его указанию умертвили на операционном столе неугодного ему Наркомвоенмора Фрунзе, осмелившегося «свое суждение иметь», считавшего, что Троцкий, которого он же и сменил на этом посту, – человек, преданный революции, и что его нельзя от всего отрешать, – узнали и спустили это ему; узнали и продолжали до поры до времени идти с ним рука об руку – так боялись они диктатуры Троцкого.