Андрей Ерёмин - Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков

Отцу Александру часто говорили, что в стране трудно всерьёз проповедовать Евангелие, поскольку ситуация в обществе даже не антирелигиозная, не атеистическая, а вовсе индифферентная; происходит возврат к какому‑то докультурному уровню. На это батюшка отвечал, что, действительно, когда люди так опускаются, проповедовать им бессмысленно и что в этом случае незачем «метать бисер перед свиньями».

Но Сам Христос сказал: «Кто имеет уши слышать, да слышит» (Мф 11.15). Слова «да слышит» относятся к тем, кто ищет. Значит надо обращаться к тем, кто ищет. Батюшка полагал, что в действительности ищут очень многие. И хотя было немало людей среди приходящих в Церковь, кто искал не Истины, а самоутверждения или самоуспокоения, отец Александр наперекор всему продолжал «сеять» евангельское слово. Хотя часто зерно падало «на камень» или «при дороге».

Главный контингент православных сельских храмов долгое время составляли пожилые люди, приходившие на службу, в основном, чтобы отдохнуть душой от семейных дрязг. Когда же к отцу Александру стали приезжать люди молодые и городские, неминуемо возник конфликт. Его причиной были недоверие и подозрительность к чужакам. Отцу Александру приходилось всячески сглаживать напряжённые отношения.

Некоторые из его исповедальных проповедей специально посвящены этой проблеме. Сам батюшка легко находил общий язык и с молодыми, и с очень пожилыми людьми. У него были верные и точные слова для любой аудитории. Он мог деликатно указать путь юношам, а через несколько минут найти утешающие, ободряющие слова для пришедшего на исповедь или беседу старика. Это был особый пастырский и просто человеческий дар.

В своих проповедях и исповедях он настраивал пожилых на то, чтобы они приводили детей и внуков в Церковь. Батюшка говорил: «Что тут будет, когда мы все умрём? Храм будет пустой?» То есть он разворачивал их мышление от потребительского отношения к ответственности за Церковь и свой приход.

«Старики, которые всю жизнь прожили, ни о чём не задумываясь, считая, что придёт старость и тогда они заживут духовной жизнью, неправы, — говорил отец Александр, — в старости в человеке работают те самые стереотипы, которые сформировались в молодые годы…»

Многие пожилые люди, несмотря на свой опыт, часто не знают, куда себя девать в почтенном возрасте, потому что не приучены к внутренней жизни… А внешнюю жизнь уже перестали понимать. Вот откуда трагедия отцов и детей, проблемы внутреннего одиночества стариков. Батюшка считал, что только «все великое не имеет временных ограничений. Происходящее во времени и истории, оно приходит к нам, вторгается в нашу жизнь, призывает нас к другой жизни, к вечной жизни здесь и теперь».

Одновременно отец Александр проводил беседы с приезжающими молодыми людьми, сдерживал их неприязненное отношение к вечно ворчащим и осуждающим старикам, призывал терпеть, напоминал, что когда‑нибудь и они состарятся. Он старался наладить в приходе взаимопомощь двух поколений. Так, некоторых пожилых, больных, одиноких прихожанок он поручал заботам городской молодёжи, к другим часто приходил домой сам, у третьих, особенно верных ему, даже собирал свои маленькие общины. В результате по прошествии некоторого времени «военное противостояние» между возрастными и социальными группами почти исчезло; хотя всегда оставалось несколько психически нездоровых людей, баламутивших приход, портящих жизнь и батюшке, и всем приезжающим к нему духовным детям.

Среди деревенских прихожан отца Александра мне особенно запомнилось несколько удивительно светлых, скромных и добрых людей. Про одну женщину после её смерти батюшка даже сказал мне, что она настоящая, хотя и анонимная святая. Что же касается грехов сельских прихожан, то отец Александр, обладая огромным опытом пастырской работы, говорил, что не видит качественной разницы между приезжающей в приход интеллигенцией и местными жителями, «только разное оформление» одних и тех же грехов.

Среди тех, кого окормлял батюшка, были и государственные служащие, и коммунисты, но отец Александр никому о них не рассказывал, держал встречи с ними втайне. Батюшка не хотел, чтобы информация о том, что они посещают церковь, вышла наружу. Отец Александр вырос в катакомбной общине и привык к осторожности, всегда имел в виду, что среди прихожан могут быть агенты КГБ. Кроме того, он понимал, что «не всякий человек в состоянии исповедовать свою веру открыто. Тем более, что вера часто бывает зачаточная».

Примером такого отношения для батюшки было общение Христа с Никодимом, который, согласно Евангелию, приходил к Учителю тайно, но не был Им за это осуждаем. И отец Александр принимал подобных людей, не нарушая их инкогнито, либо в домике при церкви (в свободные от службы дни, когда никого вокруг не было), либо встречался с ними на квартирах в Москве. Таким образом, отец Александр работал для самых разных социальных, культурных и возрастных слоёв общества.

Учитывая занятость современного человека и невозможность для многих читать научные работы по библеистике, он часто записывал свои беседы о Слове Божием на магнитофонную плёнку, чтобы его прихожане могли включить магнитофон и слушать его, пока занимались работой по дому.

А иногда отец Александр приходил в собирающиеся на квартирах общины со своим слайдером и магнитофоном и показывал сделанные им слайдфильмы о Священном Писании. Батюшка считал, что сейчас, когда публика превратилась из читающей в смотрящую, необходим переход к новым способам репрезентации Библии и пробуждения интереса к духовной жизни.

У отца Александра как у пастыря была очень трудная задача: с одной стороны, он должен был учить своих прихожан открытости, а с другой — осторожности в общении с новыми людьми. Ведь внимание карательных органов было приковано к нему постоянно. Советской власти был страшен всякий человек, учивший думать свободно, и эксперты спецслужб чувствовали: книги и проповеди отца Александра представляют опасность для господствующей идеологии.

Отец Александр никогда не жалел, что живёт и служит за пределами Москвы, даже наоборот, считал свою работу за городом подарком судьбы. Свежий воздух, природа — все это компенсировало для него неудобства частых поездок на электричке в церковь и в семьи московских прихожан. Батюшка относился к природе так же благоговейно, как к самому прекрасному храму. Он рассказывал, что в детстве какое‑то время ежедневно ходил в биологический музей и там его охватывало такое благоговение, что он с трудом сдерживал руку, чтобы не перекреститься. Именно тогда он стал понимать, что в мире нет ничего профанного, но что все сакрально, кроме греха. Созерцание природы с детства стало для него «теологией прима».