Михаил Кириллов - Учитель и его время

Иисус шел на смерть и нес свой крест до конца не только потому, что так было предназначено ему, не только потому, что это было доказательством его служения человечеству, но и потому, что он был, не способен изменить самому себе. А сколько коммунистов шли на расстрел по этой же причине!

Бог – с бескорыстными, с теми, – кто не изменяет своим убеждениям, не изменяет своей Родине и самому себе».

Е. В., прочитав очерк, немедленно откликнулся.

«Получил Ваш очерк. Перечитал его еще раз – таким сильным было впечатление. Когда, в свое время, я знакомился первоначально с «Кабульским», а затем с «Армянским» дневниками, я был заранее уверен, что они написаны хорошо, интересно, со свежим, искренним чувством и, конечно, очень по-доброму. В дальнейшем оказывалось, что они написаны еще лучше, чем я думал… Но присланные страницы Очерка о Христе, также заинтересовавшие меня с первых строк, вызвали иную реакцию. Они почти ошеломили меня: самой тематикой, и смелым проникновением в сложнейшие богословские, философские и нравственные проблемы, и своим очень индивидуальным восприятием фигуры Иисуса Христа. И хотя некоторые Ваши политические оценки мне представляются не бесспорными, присланный Вами фрагмент, по-моему, в целом просто великолепен. Занимайтесь и дальше литературной работой в тех направлениях, которые Вас занимают и волнуют».

Летом 1998 г., вскоре после смерти Е. В., этот очерк был опубликован в одном из журналов.

Евгений Владиславович постоянно заботился о своих друзьях. Так, он буквально настоял, чтобы Г. А. Трубников (зав. кафедрой терапии Астраханского мединститута) завершил и защитил свою докторскую диссертацию в 70-летнем возрасте. Да и раньше, я помню, он письмами или делом поддерживал своих сверстников или тех, с кем раньше служил. Наверное, и сам он нуждался в чьей-то памяти и поддержке, но ему было больше дано, и он был обречен отдаватъ. Этой счастливой способностью обладают немногие.

Он оставался надежным тылом и у своих преемников по кафедре: сначала для В. Т. Ивашкина, последние три года – для А. Л. Ракова. И хотя они не были его учениками, он своей преданностью кафедре поддерживал тот уровень ее значимости, которую когда-то создал и памятью которой она жила и живет до сих пор.

В последние годы Е. В. уделял большое внимание врачебному становлению моего сына Сергея, работающего в ЦВКГ им. А. А. Вишневского, и ходу его диссертационного исследования. Он был его научным руководителем. Я рад, что мудрость и забота Е. В. коснулись и моего сына.

Он поддерживал высоту профессиональных интересов (своеобразный стратегический оптимизм), не позволяя утопать в сиюминутном и мелком – и себе и окружающим. Возможно, некоторым он казался в связи с этим однообразным и назидательным. Он исходил из того, что жить высоко – не утомительно, если это – потребность и она вошла в кровь и ты свободен в своем выборе. Но и низко жить – тоже не утомительно, если это привычно. Изменить уровень интересов и удовлетворенности сложно, особенно снизу вверх. Но он тревожился и об обратном.

Как-то он настоял (в сутолоке московской командировки это было трудно), чтобы я съездил на заседание Российской Академии медицинских наук, посвященное ее 50-летию (1994 г.), лучше понимая, как для меня это было важно. И действительно, как бы я мог иначе увидеть одновременно сотки мудрецов, убеленных сединами и еще не убеленных, имена которых были на слуху… Академия роптала: от безденежья закрывались НИИ, лаборатории, виварии и т. п. Гибли программы. Об этом говорили академики В. И. Покровский и Е. И. Чазов, вместе с тем романтически намечая будущие возможности науки. А подлинного анализа происходящего дано не было очевидно, что эта толща мозга, это средоточие серого вещества государства не поднимется до своего подлинного уровня, который позволил бы защитить народ, корчащийся в рыночных муках. В лучшем случае этот научный Олимп окажется способным защитить собственные интересы. Гражданской позиции я не увидел, как у церкви, защищающей ныне только себя, а не народ.

Когда я сидел среди академиков, мне вспомнилось, как в 1941 г. из блокадного и голодного Ленинграда в Казань был эвакуирован ВИЭМ – с учеными, их семьями и экспериментальными животными. Размещенные в университете ленинградские физиологи продолжали свои опыты, в частности связанные с исследованием ранений периферической нервной системы. Люди голодали и мерзли в холодном городе, а собачек берегли и кормили мясом. Но ведь это были советские ученые, и они понимали, как их труды были нужны фронту.

И тем не менее посещение юбилейного собрания РАМН было значительным событием для меня. Спасибо Е. В.

Как я уже упоминая, моя кафедра с 1992 г. стала именоваться кафедрой внутренних болезней интернатуры СГМУ. Это совпало с моим увольнением из армии, которой я отдал 42 года. Прежняя моя кафедра отделилась (начальник – проф. В. Р. Гриценгер) и разместилась на базе военного госпиталя. В это время Е. В. был особенно внимателен ко мне, входил в конкретные проблемы, делился опытом. На кафедре работали как старшее звено (доц, Л. В. Краснова, ассистенты А. М. Косыгина, В. В. Лисин, А. Б. Шварцман, Г. И. Ивановский), так и ее молодое поколение (М. М. Шашина, Т. Г. Шаповалова, И. В. Присяжнюк, О. В. Кондрашов, О. Ф. Курносова, А. В. Ломоносов, А.В. Скорляков, О. А. Игнатьева, Н. И. Тетерятникова и др.). Гембицкий знал особенности и традиции нашей кафедры, выделяя среди них: первостепенность клинической работы, коллективизм, принципиальность, доброжелательность; приоритетность общих ценностей по отношению к частным; уважение к старшему звену кафедры, гармоничное сочетание возрастов и поколений, социальное равенство, отсутствие бизнесменов от медицины. Для кафедры действительно была характерна ярко выраженная научная клиническая специализация в области пульмонологии при полной широте терапевтического преподавания, что создавало ей статус школы, популярной в Саратове и известной в стране. Это было тем более важно, что, по его и моим наблюдениям, в коллективах высшей школы в последние годы постепенно. происходит смена идеологического и – нравственного векторов: от альтруизма, гражданственности, увлеченности идеей, профессиональной безотказности и бессребренности к освоению навыков личного обогащения, а чаще – выживания, как определяющей черты поведения. Процесс перерождения касался, прежде всего, молодых преподавателей. Сдерживать его было очень трудно.

В 1995 и 1996 годах Евгений Владиславович приезжал к нам в Саратов в качестве оппонента по диссертационным работам (Т. Г. Шаповалова и М. Н. Лебедева). В обоих случаях я или руководил работой, или консультировал. Защиты прошли успешно. На Е. В. произвели хорошее впечатление наши диссертационные советы. В свою очередь, кафедре был лестен такой высокий уровень оппонирования. После защиты собирались у нас на даче, расположенной в Дальнем Затоне, на Волге, чуть севернее Саратова. За столом сидела вся кафедра – человек 18. Окружали нас кусты вишни, в зелени желтели абрикосы. На праздничном столе среди закусок и бутылок с винами стояла миска со свежесобранной крупной вишней… Спускались к Волге, купались. Е. В. хорошо плавал. Часа два ездили на моторке по основному руслу Волги и по протокам среди островов. Е. В. радовался простору, буквально пил этот родной ему волжский воздух.