Анатолий Корольченко - Выбитый генералитет

— Я должен сказать последнюю правду о нашем заговоре, — неуверенно произнес он. — Ни в истории нашей революции, ни в истории других революций не было такого заговора, как наш, ни по целям, ни по составу, ни по тем средствам, которые заговор для себя выбрал. Из кого состоит заговор? Кого объединило фашистское знамя Троцкого? Оно объединило все контрреволюционные элементы, все, что было контрреволюционного в Красной Армии, собралось в одно место, под одно знамя, под фашистское знамя Троцкого. Какие средства выбрал себе этот заговор? Все средства: измена, предательство, поражение своей страны, вредительство, шпионаж, террор. Для какой цели? Для восстановления капитализма. Путь один — ломать диктатуру пролетариата и заменить фашистской диктатурой.

Сидевшие на скамье подсудимых, переглянувшись, с полным недоумением слушали этот бред, ясно понимая, чьих рук это творение. Примаков же, неотрывно глядя в текст, продолжал читать:

— Какие же силы заговор собрал для того, чтобы выполнить этот план? Я назвал следствию больше 70 человек — заговорщиков, которых я завербовал сам или знал по ходу заговора… Я составил себе суждение о социальном лице заговора, то есть из каких групп состоит наш заговор, руководство, центр заговора. Состав заговора из людей, у которых нет глубоких корней в нашей Советской стране…

Кончив читать, Примаков отдал следователю лист и с отчужденным видом сел на скамью.

Напуская излишне официальную строгость, Ульрих говорит, что ни у кого из присутствующих заседателей нет сомнения в предательской деятельности Примакова. Об этом он сам заявил в своем «последнем слове».

«Неужели все верят тому, к чему меня принудили?» — проносится острая мысль. Примаков смотрит на сидящих за судейским столом заседателей. Вот сдержанно-тактичный командарм 1-го ранга Шапошников, начальник Генерального штаба. В 1931 году, когда командовал Ленинградским военным округом, он писал аттестацию на командира и комиссара 13-го стрелкового корпуса Примакова: «Развитой, интересующийся современным развитием военного дела командир. Знания совершенствует. Ум пытливый. С достаточной волей и настойчивостью. Инициативен. Энергичен. Умеет потребовать от подчиненных выполнения своих приказов. Подготовка частей корпуса вполне удовлетворительная. Много внимания уделяет строительству. Пользуется авторитетом. Вполне достоин выдвижения на должность помкомвойсками округа. Шапошников».

«Неужели этот человек, лучший штабист Красной Армии верит в мое предательство?»

Примаков переводит взгляд на сидящего у края стола седовласого Каширина, бывшего своего начальника, ныне командующего Северо-Кавказским военным округом. В 1933 году Каширин писал о нем в аттестации: «В должности состоит полтора года… Культурный, проверенный в боях гражданской войны, вполне сложившийся командир. Хорошо знает несколько передовых иностранных армий. За время пребывания в округе перевел с немецкого и отработал на наших картах тактические задачи и военные игры, проигранные в 1933 году офицерами германского рейхсвера. Этот труд напечатан как полезное пособие для начсостава РККА.

В боевой подготовке округа участвует активно. Умеет хорошо организовать и поучительно провести занятия с высшим и старшим начсоставом… Во всей работе проявляет широкую инициативу. Каширин».

Теперь он и сам понял, что отдалил себя от прежних сослуживцев, боевых соратников… «Не выдержал пыток… Не выдержал!..» — корил он себя.

Закатывался долгий июньский день, к зашторенным окнам зала заседания подступали серые сумерки. Прозвучала гневно-напыщенная, с ложным пафосом гнева прокурорская речь Вышинского. Он был беспощаден и требовал всем высшей меры наказания.

Его сменил розовощекий Ульрих. Он читал приговор скороговоркой, словно торопился закончить, наконец, начатый утром спектакль. Сидевшие за длинным столом заседатели слушали его, потупив головы, стараясь не глядеть на тех, кого они судили.

Всем восьмерым — Тухачевскому, Якиру, Уборевичу, Корку, Эйдеману, Фельдману, Примакову, Путне — приговор один: высшая мера наказания — расстрел. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит, приведение его в исполнение — немедленно.

И тут вдруг, в наступившей мертвой тишине, прозвучали слова Примакова.

— Я обращаюсь к членам суда, нашим боевым товарищам. Неужели вы не понимаете, что происходит? Сегодня вы судите нас, а завтра точно так же будут судить вас! Откройте глаза!..

Ему не дали договорить. Но слова его были пророческими.

Сидевших за дубовым барьером на позорной скамье было восемь, но подсудимых было девять. Одного не было — начальника Главного политического управления РККА, заместителя наркома обороны, армейского комиссара 1-го ранга Гамарника.

После первомайского праздника он неожиданно слег: обострился стародавний диабет. Его комната на квартире с кроватью, столом и телефоном стала рабочим кабинетом, куда дважды и трижды в день приходили его помощники с документами.

А в конце мая его посетил Тухачевский.

— Получил новое назначение, в Приволжский военный округ, — объяснил маршал.

— Знаю, знаю. — О таком решении он не мог не знать.

— Пришел попрощаться. Уезжаю завтра с женой. Обещали там долго не задерживать.

— Да, да, — сочувственно покачивал головой Ян Борисович.

— Поправляйтесь, Ян Борисович! — пожелал, прощаясь, маршал.

— Счастливого пути, Михаил Николаевич. Всего вам доброго.

Он, конечно, знал о той невидимой сети, которую плели для Тухачевского, предчувствовал надвигающуюся грозу и над другими командармами, занимающими ответственные посты в столице и на периферии. Более того, он чувствовал, что гроза заденет и его, начальника Главпура. Ведь разразилась же буря три месяца назад над Серго Орджоникидзе, вынудив того застрелиться! В газетах о самоубийстве члена Политбюро не было проронено ни слова, сообщалось, что подвело сердце, но он-то, Гамарник, знал причину кончины мужественного большевика. И когда в конце мая ему стало известно об аресте Якира, Уборевича, Эйдемана, Тухачевского, он понял, что не миновать ареста и ему.

В ту последнюю ночь больной не сомкнул глаз, лежал, прислушиваясь к ночным звукам и тяжким ударам сердца. И мысленно перед ним, словно кинолента, проскользнула вся его жизнь.

Он родился на Украине, в Житомире, в июне 1894 года. Юношей был вовлечен в революционное движение вначале в Петербургском, а затем в Киевском университетах. Принимал активное участие в подготовке Октябрьского вооруженного восстания в Киеве, был членом ревкома. Когда на Украину вторглись германские и австро-венгерские войска, он провел большую работу по мобилизации народа для отпора оккупантам.