Анатолий Корольченко - Выбитый генералитет

…Вызванный из Ленинграда вместе с Л. М. Галлером, я не знал, в чем дело. Помнится, в поезде мы с Львом Михайловичем гадали о причинах вызова и не угадали. Оказалось, нам предстоит дать объяснение, почему было дано разрешение передать чертежи парашютной торпеды англичанам. Чертежи не были секретными…

Было решено судить нас «судом чести». Во главе суда был поставлен маршал Л. А. Говоров. Порядочный человек, по «свое суждение иметь» не решился и по указке Булганина, где можно, сгущал краски. Нашли врагов народа! Все четыре адмирала честно отвоевали — и вот, пожалуйста, на «суд чести». Но и на этом дело не кончилось. Было вынесено решение передать дело в Военную коллегию Верховного Суда. Это уже поразило не только нас, «преступников», но и всех присутствующих. До сих пор звучит в ушах голос обвинителя Н. М. Кулакова, который, уже называя нас всякими непристойными словами, требовал как можно более строго наказать.

Мы вышли из зала с мыслями о возможном аресте нас тут же, и, помнится, всю ночь я прислушивался к подъему лифта. Нервы были напряжены. Однако не арестовали. Через несколько дней состоялся суд Военной коллегии под председательством Ульриха. Ульрих — слепое орудие в руках вышестоящих органов — ничего вразумительного нам не предъявил, и коллегия быстро ушла на совещание. Я понимал, что совещаться-то нет нужды: доложат Сталину, и будет сказано, как поступить с нами.

Томительное ожидание до двух часов ночи. Нас поили и кормили за счет Наркомата ВМФ и носили оттуда бутерброды, но уже на улицу не выпускали. «Это плохой признак», — поделился со мной В. А. Алафузов, стараясь сохранить чувство юмора. Смех сквозь слезы! Курили непрерывно. Закурил и я, до этого бросивший вредную привычку.

Поистине как после затишья перед бурей началось оживление в коридоре. Появились часовые, затем ранее не известные нам люди. Я увидел медсестру с ящиком «скорой помощи». «Пахнет порохом», — подумал я, но положение старшего обязывало меня сдерживаться и даже приободрять своих адмиралов.

Почему-то думалось, что «идет охота за мной» — именно так выразился Алафузов накануне у меня на квартире, и я имел основания полагать, что приговор начнется с меня.

Если до этого мы неорганизованно входили в зал и занимали места на скамьях подсудимых, то теперь нас вызывали и с часовыми сопровождали на свои места по старшинству. Я был в первом ряду. Со мной Галлер. Во втором ряду стояли адмиралы Алафузов и Степанов. «Сесть на скамью подсудимых» уже было пройденным этапом. Теперь мы стояли между скамьями подсудимых, а на флангах — часовые с винтовками. До сих пор не знаю как, но в зале оказались какие-то человек 5–6, которых раньше не было. Видимо, им было положено присутствовать на этом заключительном «представлении».

Первым читалось дело Алафузова. Обтекаемое обвинение и приговор — 10 лет. У меня пронеслось в голове, что если пойдет по восходящей, то мне возможна «высшая мера наказания». Терпи, казак! Следующим был Степанов — ему также дали 10 лет. Ребус еще не был разгадан. На очереди был Галлер, ему вынесен приговор — 4 года. Ну, значит, двоим по десять и двоим по 4 года, решил я. Итого 28 лет. Вот что сделала записка карьериста Алферова и пакость Булганина. Но я ошибся. Меня «освободили» от суда, но предложили снизить в звании до контр-адмирала.

После команды коменданту: «Исполнить» — меня оставили в зале суда, а остальных увели одеваться. Я было рванулся к ним проститься, но меня не пустили…

Среди весьма печальных воспоминаний из этого эпизода я был удовлетворен лишь тем, что всегда брал вину на себя и не обвинял никого из своих адмиралов. Об этом мы говорили с ними (Алафузовым и Степановым), когда они, выпущенные после реабилитации в 1953 году, обедали у меня на квартире и на мой вопрос, чем я повинен перед ними, адмиралы сказали: я вел себя не только достойно, но и в высшей степени отважно, рискуя своей головой.

Некоторое время я походил без дела на правах «неприкасаемого» и стал просить использовать меня на какой-нибудь работе. Но сразу решил этот вопрос только лично Сталин. Он послал меня в Хабаровск заместителем главкома по Дальнему Востоку к Р. Я. Малиновскому. Встретивший меня случайно в Кремле Молотов (ведь я оставался членом ЦК) иносказательно произнес, что «придется на некоторое время съездить туда».

Несколько лет спустя, когда я был снова министром ВМФ Сталин однажды у него на ближней даче за столом как бы невзначай бросил: Абакумов предлагал ему арестовать меня — «дескать, тогда он докажет, что мы шпионы». Сталин не согласился и ответил: «Не верю, что Кузнецов враг народа». Я-то не знал, что был в такой опасности.

…Когда в 1951 году (летом) меня вновь назначили министром ВМФ, я стал думать о том, как выручить оставшихся в беде товарищей. Написал два письма. Как потом мне рассказывали Алафузов и Степанов, они знали о моих шагах, но, кажется, единственным облегчением был перевод их из одиночек в общую камеру. (Л. М. Галлер умер в тюрьме в 1950 г.).

Они благодарили меня, но я откровенно сказал, что события более высокого порядка не позволили им досидеть свой срок. Мы хорошо простились, но какая-то тоска одолевала меня, как будто я в чем-то виноват…

…И все-таки верю, что хороших людей больше, чем плохих. Если бы я пришел к другому выводу, то по логике рассуждения потерял бы основу, для чего стоит и нужно жить, за что стоит бороться. При этом должны быть грани, за которые не следует переходить, чтобы не оказаться простаком, над которыми обычно смеются даже те, которым ты делаешь добро и которым веришь. Всякая крайность, говорят, граничит с глупостью.

Мне думается, человеку, соприкасающемуся с политикой, нужно быть особенно осмотрительным и осторожным. Политика дело безжалостное, и если, как говорят, даже война есть политика, лишь иными средствами, то тем более она не считается с отдельными людьми, коль этого требуют интересы политики.

Что кажется немного обидным, но, видимо, неизбежным в наш суровый и бурный век, так это то, что ушедшие быстро забываются: новое сменяет все старое, и то, над чем трудились люди честолюбивые и думавшие оставить о себе «завидный след», не оправдалось. Их след замело быстро, и в этом никого винить не следует — такова жизнь.

От той поры трагических довоенных и послевоенных лет нас, ныне живущих, отделяет более полувека. Но люди помнят о тех, кто безвинно пострадал, испытал и пережил те трудные годы.

В книге названы далеко не все имена тогда ушедших военачальников, цвет Красной Армии. Впрочем, рассказать обо всех в одной книге невозможно. Их тысячи и тысячи! По количеству пострадавших в той кровопролитной акции не может сравниться ни средневековая инквизиция, ни приснопамятная Варфоломеевская ночь.