Лев Балаян - Сталин. Отец народа

Стратегической целью Гитлера был захват Москвы. Поэтому битва за Москву была первым крупнейшим сражением Второй мировой войны, которое состояло из двух этапов: оборонительного 30.09.1941 – 05.12.1941) и наступательного (07.12.1941 – 08.01.1942).

3 октября вражеские танки ворвались в Орел. 6 октября пал Брянск, 12 октября – Калуга. Четыре армии попали в «мешок» окружения под Вязьмой… Столица СССР оказалась без защиты.

Берлин ликовал: «Верховное командование вермахта сообщает: одержана победа в решающем сражении на Востоке».

Наступили самые грозные и тяжелые дни войны. 13 октября начались ожесточенные бои под Москвой. По городу ползли слухи, что его готовятся сдать. Уходящие на восток поезда брали штурмом. Перестал работать городской транспорт, не работали магазины, в некоторых оставшихся продукты раздавали бесплатно.

Враг бросил на Москву до 80 отборных дивизий (в том числе 14 танковых и 9 моторизованных).

И 15 октября под грифом «Сов. Секретно. Особой важности» вышло постановление ГКО об эвакуации столицы в Куйбышев.

По свидетельству телохранителя И.В. Сталина А. Рыбина в его книге «Рядом со Сталиным» (М. Алгоритм. 2010.) Сталин заявил 16 октября, что не желает покидать столицу: «Никакой эвакуации. Остаемся в Москве до победы».

Что же повлияло на решение вождя не покидать столицу?

Из воспоминаний Г.К. Жукова мы знаем, что здесь сыграла определенную роль уверенность военачальника в том, что «мы отстоим Москву во что бы то ни стало». Но были и другие, куда более существенные факторы. В частности, тот, что накануне, то есть 16-го Сталин побывал на передовой в дивизии А.П. Белобородова, чтобы лично изучить боевой дух солдат, беседовал с ранеными бойцами в селе Ленино – Лупиха, остался доволен их решимостью биться за Москву до конца.

Из дальневосточных разведдонесений Верховный Главнокомандующий знал, что падение Москвы явится сигналом для Японии к вступлению в войну против СССР, а воевать на два фронта для любой страны равносильно самоубийству. В то же время для организации контрнаступления очень важны были свежие силы, которые могли дать Сибирь и Казахстан…

Люди, остававшиеся в те дни в Москве, описывали позже, какой ошеломляюще-благоприятный эффект произвела на москвичей новость, что Сталин решил до победного конца быть с ними. Народ верил: пока Сталин находится в Москве, ничего катастрофического с ней не произойдет…

17 октября из Москвы был эвакуирован Генштаб с Б.М. Шапошниковым во главе, и И.В. Сталин остался с двумя помощниками – А.М. Василевским и С. М. Штеменко.

О том, насколько серьезно было положение Москвы в тот день, можно понять из стенограммы выступления перед читателями книги «Генеральный штаб в годы войны» ее автора – генерала армии Штеменко: «Командный пункт Жукова в период угрожающего положения находился вблизи линии обороны. Жуков обратился к Сталину с просьбой разрешить перевести его командный пункт подальше от линии обороны, к Белорусскому вокзалу. Сталин ответил, что если Жуков недоволен, то он, Сталин, сам готов занять его место». (Феликс Чуев. Солдаты империи. М. Ковчег.1998. С. 312).

20 октября в столице было введено осадное положение. Москва приобрела облик военного города: улицы пересекли ряды «ежей» и других противотанковых заграждений. Шпионов, диверсантов, провокаторов и паникеров полагалось расстреливать на месте. Панику, возникшую было в связи со слухами об эвакуации И.В. Сталина, о сдаче столицы немцам, удалось погасить. Порядок был восстановлен.

По воспоминаниям того же А. Рыбина, знаменитейший тенор Сергей Лемешев, которому в те дни предлагали вместе с другими артистами Большого театра эвакуироваться, заявил: «А почему я, собственно, должен ехать в Куйбышев, когда Сталин находится в Москве? Нам надо здесь помогать фронту, открывать наш театр, а не стремиться в тыл».

И через месяц, 19 ноября, в филиале Большого театра на Пушкинской улице состоялся первый концерт артистов оперы и балета. А 22 ноября ставили оперу «Евгений Онегин», 23-го – балет «Тщетная предосторожность»…

Бойцы Красной Армии в заснеженных полях и лесах Подмосковья, прочитав об этом в газетах, услышав по радио или от своих командиров, понимали, что это и есть величайшее проявление силы духа: ни одно государство в мире за всю многовековую историю человечества не открывало театра, когда враг стоял в 30 – 40 километрах от города. И это вселяло в красноармейцев и оптимизм, и уверенность в победе.

О боевом настрое тех дней лучше всего говорит надпись на карте Европы, подаренной командующим 16-й армии К.К. Рокоссовским корреспонденту «Красной звезды» П.И. Трояновскому: «Воюя под Москвой, надо думать о Берлине. Советские войска обязательно будут в Берлине! Подмосковье. 29 октября 1941 года. К. Рокоссовский».

Между тем в лагере гитлеровцев царила атмосфера эйфории, головокружения от успехов. Они нисколько не сомневались в падении Москвы, а следовательно, в благополучном окончании блицкрига.

Вот, например, письмо офицера армии вермахта Альберта Неймгена (Подмосковье, 5 ноября 1941 года):

«Дорогой дядюшка! Десять минут назад я вернулся из штаба нашей гренадерской дивизии, куда возил приказ командира корпуса о последнем наступлении на Москву. Через несколько часов это наступление начнется. Я видел тяжелые пушки, которые к вечеру будут обстреливать Кремль. Я видел полк наших гренадеров, которые первыми должны пройти по Красной площади, у могилы их Ленина… Это конец, дядюшка. Москва – наша, Россия – наша, Европа – наша. Тороплюсь. Зовет начальник штаба. Утром напишу тебе из Москвы и опишу, как выглядит эта прелестная азиатская столица».