Ингар Коллоен - Гамсун. Мечтатель и завоеватель

— Почему они продолжают все время фотографировать меня? — воскликнул Гамсун громким голосом. Но никто не ответил, тогда он продолжил тем же раскатистым голосом, ставшим характерным для него теперь, когда он стал почти глухим:

— И почему я еще не умер! [504]

Снова вспышки фотокамер.

88-летний Кнут Гамсун явно находился в состоянии шока. Ухудшало ситуацию и то, что из-за магниевых вспышек ему трудно было видеть происходящее, ведь его зрение было ослабленным.

Неожиданно он прервал начало судебного заседания, громко спросив находящуюся рядом Сигрид Стрей:

— Где сидят судьи? Здесь? [505]

Когда судебный процесс считается неправомочным? Когда подсудимый не способен адекватно реагировать на происходящее в зале суда.

Более опытный судья отложил бы слушание дела хотя бы на час, пока, по крайней мере, не выяснилось бы, в каком состоянии находится Кнут Гамсун.

Но ударом своего молотка судья возвестил о начале судебного заседания.

Представитель государственного обвинения Одд Винье заявил о том, что в распоряжении суда имеется достаточно свидетельств того, что Гамсун был членом «Национального единства»: это и заполненная анкета, свидетельствующая о прохождении процедуры вступления, и статья Гамсуна «Почему я состою в „Национальном единстве“». Судьи имеют полную возможность ознакомиться со всеми 216 страницами ротапринтных копий различных документов. Далее он обратил внимание присутствующих на то, что даже на предварительное слушание Гамсун пришел с приколотым на лацкан пиджака значком нацистской партии.

Через некоторое время сидящие в зале судебного заседания поняли, что обвиняемый не в состоянии следить за ходом процесса. Иногда Гамсун неожиданно начинал говорить, думая, что ему задали вопрос.

Государственный обвинитель продолжал:

— Я настаиваю на том, что Гамсун сознательно оказывал содействие врагу, прекрасно зная, что Норвегия находится в состоянии войны с Германией. Также совершенно очевидно, что он не мог не отдавать себе отчета в том, что подобные действия по отношению к своей стране, особенно в тяжелый для нее момент, являются противозаконными [506].

После этого начались прения сторон. В своем выступлении Сигрид Стрей выразила серьезное сомнение в том факте, что Гамсун официально состоял в «Национальном единстве». Она также обратила внимание присутствующих на тот важный факт, что во время своей встречи с Гитлером Гамсун пытался убедить его удалить из Норвегии своего наместника Тербовена.

Во время перерыва все присутствующие пошли перекусить в расположенное неподалеку на площади кафе. Здесь престарелый подсудимый просто преобразился. После того как он съел пончик и выпил безалкогольного пива, он принялся раздавать присутствующим сигары, и никто, ни судьи, ни обвинитель, не смог отказаться. Атмосфера разрядилась, восьмидесятивосьмилетний обвиняемый оказался душой компании. Ему опять удалось срежиссировать для себя блистательную роль: несмотря ни на что, он — независимая личность, в перерыве судебного заседания он одаривает своих обвинителей сигарами, изумляя всех своим поведением.

Блистательная интермедия перед финальной сценой спектакля.

Было уже почти половина второго, когда судьи и обвинитель заняли свои места.

— Слово предоставляется Кнуту Гамсуну, — объявил председатель.

Тут все снова увидели, что Гамсун абсолютно ничего не слышит и не в состоянии следить за происходящим. Стрей сказала ему, что теперь пришла его очередь выступать. Вряд ли он помнил, что ранее, до перерыва, говорил Винье, а также и его адвокат Сигрид Стрей. Он поднялся со своего места. На нем по-прежнему было пальто, при этом он не остался стоять за столом, а сделал несколько шагов вперед и остановился перед Эйде и другими членами суда. Небольшой зал, где происходило судебное заседание, всего-то размером в 50 квадратных метров, был так переполнен, что всем сидящим на своих местах в зале казалось, что Гамсун, встав во весь рост, как бы возвышается над всеми.

Двое из присутствующих в зале заранее знали, что он скажет. Они это слышали более пяти месяцев тому назад в Арендале. Гирлёфф позаботился о том, чтобы Гамсун не забыл взять свои бумаги. А Сигрид Стрей подготовила линию защиты так, чтобы она соответствовала тому, что он будет говорить.

Но как он с этим справится?

В начале своей речи он огласил список своих прегрешений, позволив себе иронию по поводу всех, кто причастен к правосудию, — правда, его слова звучали здесь менее связно, нежели на репетиции. Однако после некоторого спотыкания и пауз он наконец собрался с мыслями, отложил бумаги в сторону и начал уверенно говорить.

В присутствии прессы он усилил некоторые акценты, и его речь стала более эмоциональной. В целом же он произнес то, что и было задумано ранее, в той же последовательности и теми же словами. Говорил он долго.

Он не был членом партии «Национальное единство». Во время оккупации случилось так, что он все более и более отдалялся от людей, замкнувшись в собственном доме. Он работал над статьями, и никто не указал ему на то, что он пишет неправильные вещи, никто, ни один человек во всей стране, он пытался предостеречь соотечественников не делать ничего провоцирующего, того, за что они могут быть наказаны или даже убиты оккупационными властями. Он поведал окружающим о том, как жил, балансируя между поддержкой оккупационных властей и оказанием помощи норвежцам, попавшим в беду.

И вот уже вскоре перед всеми стоял не обвиняемый, 88-летний Кнут Гамсун, а некий пастор, который с воодушевлением старался донести до всех свою проповедь. Теперь он уже не старался быть дипломатичным или что-то скрывать, как планировал первоначально, как это было в той речи, которую он произносил в конторе своего адвоката. Теперь он открыто заявлял: «Я думал о Норвегии, которой было суждено занять высокое положение среди стран Европы. Эта идея привлекала меня с самого начала. И даже больше, она меня вдохновила, полностью завладела мной. Не знаю, в какой степени мне удалось полностью послужить ей за все это время, что я провел в одиночестве. Я полагал, что для Норвегии — это великая идея, и я по-прежнему считаю, что для Норвегии это была великая и прекрасная идея, достойная того, чтобы бороться за ее воплощение» [4: 193].

Таким образом, Кнут Гамсун ни в чем не раскаивался.

Он говорил уже двадцать минут, а потом еще пятнадцать. Бегство короля и правительства привело его в ярость. Он никогда не считал себя предателем и не был таковым. Те, кто обвиняет его в предательстве, через сто лет будут совершенно забыты. Сам-то он может подождать, у него впереди еще есть время, независимо от того, будет ли он жив или мертв. Он спокоен за себя, совесть его чиста.