Туре Гамсун - Спустя вечность

Кроме того, учти, это не тот случай, когда тебе назначат компетентного судью, и если ты хоть на минуту задумаешься, то поймешь, что в твоем случае самое лучшее помалкивать. Будь уверен, Скавлан это прекрасно знает. Даже не надейся, что против тебя не будут использованы самые подлые и неожиданные обвинения за много месяцев до того, как будет слушаться твое дело, — инсинуации, в которых не разберется ни один суд, потому что тот, у кого мышиная душа, знает, как нужно действовать. Уверяю тебя, ты будешь совершенно беззащитен и окажешься на грани нервного срыва, а рисковать своим душевным здоровьем ради такой малости было бы совсем глупо.

Ты только посмотри: Скавлану недавно исполнилось семьдесят лет. Ты, наверное, заметил, что этому событию было отведено лишь несколько строчек петитом. Он утешился тем, что сам расхвалил себя в передовой „Дагбладет“. Пусть насладится этим сиянием, а ты представь себе, как далеко может зайти неудачливый и обиженный Богом человечек…

Риск проиграть дело в некомпетентном суде, который не в состоянии разобраться в психологических мотивах, весьма велик. Ты, конечно, сразу ответишь мне, что проиграть такое дело невозможно, что в худшем случае газету просто не осудят. Вот тут ты ошибаешься, надо быть реалистом, а именно — тебе могут присудить оплату судебных издержек. Но если этого и не случится, если все ограничится только осуждением газеты, я даже не в состоянии представить себе, как страшно ты будешь очернен, — сильнее, чем раньше, потому что обратиться в суд еще раз ты уже не сможешь.

И не воображай, что они пощадят твою мать, брата с сестрами и твоего покойного отца. Они будут копать и копать…

О самом деле: это полный абсурд, — еще одно совершенно излишнее свидетельство того, какой сухой, какой равнодушный тип этот Скавлан (в этом деле виден не только его палец, но и вся лапа, — и допустить такое в своей собственной газете! — это каждому ясно, даже если бы у него хватило низости и бесстыдства все отрицать).

Когда я прочитал его рецензию, то только покачал головой. Сразу видны мышиные коготки. Я когда-то давно читал книгу Скавлана. Но даже не вспомнил о ней, когда читал твою. То, что там повторяются одни и те же эпизоды, вполне понятно любому взрослому здравомыслящему человеку. Я снова перечитал Скавлана. Обвинения против тебя сущая чепуха. Что там повторяется о йомфру Эушении, меня нисколько не удивляет. Они друг друга стоят.

Я размышляю так: это невозможно. Это могло прийти в голову только такому человеку, как Скавлан. Ты — сын Кнута Гамсуна. Ты знал его сорок лет или сколько там, я не помню. Зачем тебе у кого-то списывать, когда ты пишешь о своем отце? До такого абсурда мог додуматься только совершенно бездушный человек. Я от многих это слышал и сам повторяю: „Послушай, если бы давным-давно была написана книга о твоем отце, о самом близком тебе человеке, и ты сам тоже захотел бы написать о нем, неужели ты стал бы пользоваться таким источником?“

Все только смотрят на меня с недоумением и говорят примерно так: да это же чушь!

Но пишущие люди попадали и будут попадать в подобные переплеты.

Если предположить, что ты действительно списывал со Скавлана, когда писал о своем отце, тогда мы должны считать это контрольной пробой. Скавлан говорит, что ты наивен (его взгляд на мир — это взгляд мыши, не подозревающей о том, что наивность — самая большая человеческая ценность). Но, собственно, при чем тут наивность? Если ты позаимствовал материал у Скавлана, нужно говорить о воровстве или чем-нибудь подобном. В чисто медицинском смысле разговор должен идти о слабоумии или о бездушии разорившегося торговца. Послушай, все это возмутительно, это на грани идиотизма. И ты еще смеешь на это сердиться!

Отнесись к этому абсурду с достоинством. Повернись спиной к этому типу. Больше ничего от тебя требуется. Не поддавайся на провокацию и не говори глупостей…»

Второе письмо я получил после сообщения о том, что лектор Улав Стурстейн в своем докладе позволил личные выпады по адресу семьи Гамсуна, особенно по адресу моей матери. Я цитирую отрывок из этого письма:

«Стеенстрюпс алле 5. Копенгаген V, 10.1.56.

…Мне бы очень хотелось знать, что происходит, но я сейчас не в той форме, чтобы принимать в чем-либо участие. Мне тяжело слышать, что Стурстейн опять вел наблюдения из-под кровати Гамсуна, но что тут можно поделать. И я боюсь, что вы с Арилдом мучаетесь сейчас из-за этого и что в конце концов вы останетесь всего лишь сыновьями Кнута Гамсуна, вы имеете право на большее. О долге я уже не говорю…

Я получил много отвратительных писем от людей, которые теперь пытаются спастись, обвиняя во всем Кнута Гамсуна. Самое отвратительное было от человека, который не подозревает, что я сумел разузнать о нем самом, в том числе, и о покушении на убийство: он собирался убить меня в сентябре 1941 года после того, как компетентные власти отказались отправить меня и некоторых других людей в Опстад {127} 127 Опстад — название исправительно-трудового учреждения в Норвегии. .

Вообще меня изрядно полили грязью, и больше всего в подлых посланиях именно такого рода.

Эта дрянь есть и остается худшей из того, с чем нам приходится бороться, и они из раза в раз будут компрометировать нас. Ну, а что пишут газеты, мне, как я уже сказал, неизвестно…»

Все, кто был знаком с Сандемусе, знают, как ему иногда было трудно и с самим с собой… и с другими.

Лично ко мне его отношение, насколько я знаю, не менялось, я не раздражал его, когда у него что-то не ладилось, и мне всегда было очень приятно в благодарность за поддержку и интерес, который он постоянно проявлял ко мне, оказывать ему мелкие услуги, когда это было в моей власти. Ведь он был один из лучших писателей в нашей стране!

Да, один из лучших. Он видел несколько сновидений, которые я забыл, но только после того, как он рассказал и записал их. Должно быть, они приснились ему в хорошие ночи. Это была поэзия, полная фантастически зримых образов, которая могла бы вдохновить Кая Фьелля. Мы говорили о живописи, и я сказал, что хотел бы попробовать написать его, после чего немедленно был приглашен к нему в Кьёркельвик. Портрета так и не получилось, и я не знаю, смог ли бы я поместить Акселя в один из его снов, вообще-то у меня совсем иной стиль. Но в свои молодые годы Аксель часто оказывался в гуще вполне реальных драматических событий. Да, он всегда оказывался в нужном месте, достаточно вспомнить одно только 9 апреля 1940 года.

В то время я жил в Слепендене и накануне вечером был в гостях у Вальдемара Брёггера и его жены, живших поблизости. После новостей, которые мы узнали из газет и по радио, я ушел от них с дурными предчувствиями.