Константин Феоктистов - Зато мы делали ракеты. Воспоминания и размышления космонавта-исследователя

Что касается секретности, мне она не мешала. Будучи человеком очень рассеянным, я нашел выход из положения: собственные секретные тетради и блокноты не заводил. С начала работы в КБ у меня были только две секретные тетради и портфель, который я сдавал в секретный отдел при уходе с работы. Но этими тетрадями пользовался только в первый год работы, и то очень редко, а потом уже, когда возникала необходимость написать что-то самому, брал блокнот у первого попавшегося сотрудника, писал, отдавал ему, просил сдать в машбюро, а когда напечатают, то там же, в секретном отделе, положить в мою почту. Это не могло быть не замечено секретчиками. Раз в несколько лет раздавался звонок с предложением тетради уничтожить, а секретный портфель сдать. Но я почему-то отказывался. Чувствовал, что с каждым годом эти две тетради становились для меня все более ценными. Иногда на обычной бумаге набрасывал идею и отдавал сотрудникам на чистовое оформление с соблюдением правил секретности. На таких же листках, в обычных блокнотах и ежедневниках записывал для памяти, что нужно будет сделать или проверить и т. д. И таких бумаг, черновых набросков у меня к концу каждого рабочего дня на столе скапливалось довольно много. Время от времени истреблял их. Но многие почему-то очень не хотелось уничтожать, типичная плюшкинская черта. И время от времени папки с этими черновиками складывал в сейф или просто в шкаф (в зависимости от существа заметок).

И остальным секретность документации была удобна тем, что не надо было самим заботится о сохранности чертежей, схем и т. п. — за этим следила целая служба безопасности. Полезное дело, хотя и весьма дорогостоящее. Дешевле было бы, конечно, приучить работников к аккуратности. По существу, ничего секретного в нашей работе не было и скрывать было нечего. Что же касается сохранения в секрете гениальных мыслей и идей от заокеанского или какого другого интересанта, то при том высоком темпе развития работ красть друг у друга идеи и технические решения было совершенно бессмысленно. Более того, если кто-то попытается жить за счет краденых секретов, он сам себя, свое предприятие, свое государство обречет на отставание: тот, кто пристраивается в хвост, в хвосте и плетется. Это мы наблюдали на протяжении десятилетий в авиации, да и в других областях техники.

Если же говорить о секретах, связанных с профессиональной деятельностью космонавтов, то им вообще нечего было скрывать, разве что какие-нибудь дурацкие поручения военных начальников по каким-нибудь военным наблюдениям, да и то только затем, чтобы скрыть свою глупость.

У Королева был помощник, так сказать, официально приставленный, потом их стало два, потом три: суперважная персона! Одним он позже поделился с Бушуевым. Практичный С.П. быстро превратил охранников и наблюдателей в своих, к тому же оплачиваемых государством, слуг: носили за ним его портфель (там же секреты государственного значения!), привозили продукты домой (тоже секретные!), вызывали машину, докладывали все нетайные и тайные новости о сотрудниках, о подслушанных спецслужбой разговорах. Одним словом, он превратил местную службу КГБ в свою собственную. Наверняка, они докладывали обо всем на Лубянку, но эти их доклады едва ли интересовали «большой» КГБ (есть наблюдение, и ладно), а вот местному владыке их информация была полезна! Доподлинно, конечно, знать не могу, но накопившиеся вроде бы разрозненные факты это подтверждают.

Например, был такой случай. По-видимому, доброжелатели хотели как-то предупредить меня, чтобы я держал язык за зубами. Но прямо они сказать об этом не решались, а может, и намекали, да я не понимал. И вот однажды поздним вечером разговаривал с одним нашим инженером, и вдруг он приложил палец к губам и глазами показал на подоконник. Мы замолчали. В возникшей тишине стали слышны какие-то необычные звуки, будто кто-то продувает микрофон. Ничего себе! «И кому же они докладывают?!» — «Наверное, и С.П. тоже!» Мне и в голову не приходило, что мной интересуются.

Надо проверить! Вскоре, после окончания рабочего дня, я перед своими изумленными товарищами разразился гневной филиппикой по поводу разгильдяйства в одной смежной группе инженеров. Мои коллеги поглядывали на меня с недоумением. «Что это он перед нами-то разоряется?» Но проверка подтвердила опасения — через день Главный устроил грандиозный разнос руководителю той самой группы, которую я приложил перед моими недоумевающим товарищами. Подтвердилось! Даже удалось получить время задержки! Конечно, мне было совестно перед хорошим человеком, пострадавшим из-за моего эксперимента (впрочем, элемент разгильдяйства там все же был). Но ничего страшного не произошло. Он так и не понял, за что его разругали: разнос и разнос. Этот парень и в дальнейшем пользовался доверием С.П. Больше я таких проверок, конечно, не устраивал — жестокая и опасная вещь. Но к сведению принял: работаю под колпаком и понятно, куда идет информация… Было, конечно, противно. Единственное, на чем отводил душу, — давал понять, что я знаю о прослушке. Когда во время телефонного разговора замечал, что кто-то подключился, обычно пояснял своему собеседнику, что «эти» опять подслушивают, добавляя какое-нибудь крепкое словцо. Они терпели, не выдавать же себя. Впрочем, постепенно о подслушивании стало широко известно, и они начали срываться. Как-то во время подобного телефонного комментария подслушивающий не выдержал, включился в разговор и завопил: «Что вы себе позволяете!? Это наша работа!» Столкнувшись с подобными фактами, я понял, что и партком, и органы на уровне нашего предприятия фактически работают на С.П. Так же, как на государственном уровне аппарат партии и КГБ служили генсеку. Ни партии, ни КГБ власть в стране не принадлежала. Они были только инструментами власти определенных фигур, и не больше. Какова власть, таков и инструмент. И нечего на них списывать все грехи.

Что же все-таки заставляло Королева начинать каждый свой день на рассвете и заканчивать его глубокой ночью? И каждый такой день был наполнен неудачами, разными ЧП, необходимостью принимать неприятные и рискованные решения (и в какой-то части эти решения оказывались неправильными или неудачными), за которые рано или поздно придется отвечать, получать «арбузы» и разносы! И так изо дня в день — каторга! Что им двигало? Что заставляло его блефовать, браться за все более и более безнадежные и фантастические проекты («потом разберемся!»), брать на себя ответственность за невыполнимые сроки («образуется!»)? Честолюбие? Да, конечно. Об этом уже говорил. Но можно ли все объяснить только честолюбием? Что же еще? Нужда? Конечно, по началу была и нужда, и несбывшиеся надежды, и страдания. За плечами были и голодная юность, и Колыма, и шарашки. Но все это уже ушло в прошлое. Теперь он и академик, и лауреат, и так далее, и тому подобное. Удовольствия? Например, хорошо поесть, выпить? Однажды, кажется, после первого и неудачного старта ракеты Р7, Тюлин после окончания совещания работников НИИ-4, уже глубокой ночью, сказал, потягиваясь и с некоторым злорадством: «Ну и врежет сегодня Серега!» Я взглянул на него с удивлением. Хотя как человека Королева тогда еще практически не знал, все же трудно было представить его любителем топить горе в вине — не тот тип человека. Никогда нетрезвым его не видел, хотя выпить в подходящей компании хорошего коньяка — это он любил. И вкусно поесть, конечно, любил. Насколько помню, он всегда мне казался толстым. Давно замечено, что много и напряженно работающие лидеры становятся толстяками (по крайней мере, так было раньше). Люди такого типа ежедневно работу кончают взвинченные, уставшие, приезжают домой поздно. Надо же как-то разрядиться, расслабиться, прийти в себя, на чем-то душу отвести, успокоиться. Что и происходило за столом. Это могло стать отдушиной, единственной доступной им ежедневной минимальной человеческой радостью и развлечением.