Раиса Кузнецова - Унесенные за горизонт

Семью Кедровых выбросили из Дома правительства сразу после ареста отца и сына.

После смерти И. В. Кузнецова работа была переиздана в сборнике, посвященном его памяти. Туда же включена и статья Бора, которого «максимовцы» яростно проклинали при обсуждении книжки, что особенно возмущало Ивана Васильевича.

Таких встреч было немало. Ваня хоть и огорчался моей вечной занятостью, но вместе с тем и гордился мной. Он и сам помогал мне ― и не только советами, но и прямым участием в просмотре сложных текстов, подборе научных консультантов и рецензентов, так как отлично знал великое множество научных работников, их способности и возможности.

Почти месяц пропущенных занятий в год выпуска стоил ему дорого. В аттестате было много троек. Пришлось отказаться от поступления на физфак МГУ и пойти в педагогический институт, где были менее жесткие требования к мальчикам, идущим в педагогику. Это определило всю дальнейшую жизнь Сережи. Он стал учителем физики, к счастью, настолько влюбленным в это дело, что никакая научная или административная деятельность никогда не привлекали его, несмотря на предложения подобного рода.

Она не могла отказаться от двух тысяч стипендии, хотя как-то проговорилась, что давно уже кладет свои деньги на текущий счет внука: «Тридцать тысяч, получаемых Маленковым, семье хватает».

Эдик (ныне Дмитрий Иванович) прожил со своей женой в любви и согласии почти 50 лет, вплоть до ее смерти (Прим. ред.)

Забавно, что жена Потемкина оказалась моей знакомой, писательницей Шаповаловой. Она пришла к нам в Совинформбюро в очень трудное для себя время, после ареста ее мужа — писателя Льва Овалова (автора «Майора Пронина» и других вещей подобного рода). Она осталась с сыном на руках, работать не давали нигде, просто «гнали». Однако наши руководители, Лозовский и Юзефович, хорошо понимая весь трагизм положения таких людей, работать им разрешали. Она писала для нашего отдела ― по моим заданиям как редактора. Когда нас «ликвидировали» и я ушла работать в кинематограф, я ее потеряла из виду. И вдруг — встреча во Внукове. Она вышла замуж за В. С. Потемкина и носила его фамилию. Оказывается, Овалов привез из ссылки другую семью.

К сожалению, мое назначение сорвалось. Федоров был освобожден от редакторства, а потому полетели все его «креатуры», в том числе и я. Правда, когда Федоров представлял меня начальству, заместителю председателя общества «Знание» Месяцу, я уже сомневалась, что мое назначение состоится. Помню его гримасу, когда он узнал, что мне за пятьдесят. «Предпенсионный возраст», ― пробормотал он. Федоров, еще не знавший, что готовится его отставка, уверял меня, что это «пустяки».

Теперь это профессор, доктор наук, из тех немногих людей, которые свято дорожат памятью об Иване Васильевиче. Я поняла это особенно тогда, когда он выступил на чтениях, посвященных И. В. Кузнецову, которые проводились в Институте философии в связи с 10-й годовщиной его смерти. Он рассказал о травле Ивана Васильевича в связи с обвинением его в космополитизме, якобы проявившемся в его книжке «Принцип соответствия». (Н. Ф. Овчинникова не стало в 2010 г. ― Прим. ред.)

Это, как известно, им не удалось. Их отправили из Москвы в места «отдаленные». Валерию Алексеевну тоже как следует проработали тогда на партсобрании института, и она с взысканием отправилась вместе с Маленковым. Сперва его назначили начальником Усть-Каменогорской электростанции, а оттуда (говорили, по просьбе рабочих), как энергетика малоквалифицированного ― и то сказать, сразу по окончании МЭИ пришел в аппарат ЦК партии, где вскоре стал секретарем, ― препроводили в Семипалатинск руководить небольшой электростанцией. Голубцова последовала за ним и, приезжая в Москву, жаловалась, что «даже хлеб приходится печь самой». Пыталась устроиться на заочную работу, как доктор технических наук, но всюду встретила отказ...

Примечание холодного и критикующего разума.

Настя ― няня (прим. ред.)