Раиса Кузнецова - Унесенные за горизонт

Хотя Петров вынес справедливый приговор, осудил насильника, он все же был отменен из-за этой реакции судьи и утвержден лишь после второго слушания.

Вскоре переписка заглохла, и о дальнейшей судьбе Георгия Ларионова я ничего не знаю.

Я скрыла эту беду от родных, боясь, что меня отговорят: мама считала, что я нахожусь у Алексея, а он, что я у родителей. Так и сохранилась тайна. Хорошо, что врач знакомый все устроил, чуть не опоздала с этим. Больше меня с Игорем ничто не связывало.

Впоследствии он рассказывал, что когда он знакомился со мной, то совершенно отчетливо в этот момент подумал: «Вот девушка, в которую я бы никогда не влюбился».

К слову сказать, я и по естественным наукам получила пятерки, так что физик даже спросил меня: «Почему вы пошли на юридический, у вас явные способности к физике и математике». А мне просто повезло с репетитором, который нас, абитуриентов, «натаскал».

И которые так пригодились при сдаче экзаменов! Я оказалась одной из немногих, кто при поступлении в вуз получил по литературе «пять»

Непременное в то время осложнение при спинномозговой анестезии (прим. редактора).

Это не вошло в письмо к Игорю, хотя в черновике осталось; слишком жестоко было писать о моем двухдневном пребывании в одиночке человеку, просидевшему в такой же одиночке более шести месяцев. Мне говорили, что держали его там так долго по просьбе отца, пытавшегося доказать, что Игорь «клептоман».

Игорь ответил еще двумя письмами, причем даже просил прислать мою фотографию, а также всякие бумаги, наброски статей и прочее. Я выполнила эту просьбу, но теперь уж без всякого письма; он понял всё и в последнем письме попрощался «навек». Так оно и вышло. Больше я его никогда не видела! Да, случайно один родственник моей подруги, услышав от нее историю Игоря и сопоставив ее с материалами, которые ему стали известны из отчетов людей, ездивших в Соловки, уверял, что, как он понял, молодой узник по фамилии Винавер бросился бежать вплавь и был застрелен охраной. Моя подруга Соня очень просила меня сходить в Еропкинский переулок и узнать, правда ли это. Но я отказалась. Такое тяжелое прошлое, да еще и с таким «финалом» ворошить никак уж не хотелось...

Все трое были преданы суду, приговор которого мне остался неизвестен, так как я к тому времени уже перешла на литфак. Также остались неизвестными для меня приговоры и по другим делам, следствие по которым закончила на своей затянувшейся в тот год практике.

И потом ― всю жизнь ― я была благодарна Аросе за то, что уговорил меня перейти на этот путь...

Впоследствии мы часто употребляли это выражение, когда хотели выразить ироническое отношение к какому-либо событию.

Потом оказалось, что он не вернулся в деревню, женившись на другой женщине. Приезжал, каялся, но Лиза его прогнала.

В первые наши годы Арося не любил Маяковского, но его самоубийство многое изменило. С той поры он, видимо, стал глубже вчитываться в его произведения и признал «великим поэтом».

Дружба с Верой Евсеевной продлилась почти всю жизнь ― после войны она стала москвичкой и умерла в сентябре 1978 года, совершенно в конце жизни потеряв память.

Я была бригадиром. Речь идет о так называемом бригадном методе обучения.

И продолжает любить до сих пор, когда ей уже за пятьдесят.

Она обладала великолепным голосом ― контральто. Несмотря на то, что при поступлении в консерваторию не имела проходного балла, была принята. Проучилась два года, а потом у нее родился ребенок, и она ушла в академический отпуск. В это время ее муж, студент горного института, был обвинен в троцкизме и арестован. Это было в двадцать седьмом году, перед высылкой Троцкого. Когда Нина захотела вернуться в консерваторию, то узнала, что «отчислена», в результате осталась без всякой профессии с ребенком на руках. Чтобы прокормиться, занималась всякой «черной» работой. Не восстановили ее и после того, как муж вернулся из ссылки, подписав вместе с Карлом Радеком письмо «двадцати шести раскаявшихся». Родился второй ребенок, и Нина, вместо сцены, оказалась в роли домашней хозяйки. Ее мужу, Федору Жуковскому, не разрешили остаться в Москве, он работал где-то в Чебоксарах. После убийства Кирова был вновь арестован, куда-то сослан, а затем следы его пропали совершенно...

К счастью, мальчик отделался сравнительно легким сотрясением мозга и уже через две недели был выписан и пошел в школу.

На одной послевоенной сессии Верховного Совета СССР прочитала ее фамилию в списке утвержденных членов Верховного Суда.

Теперь здесь разместился писательский городок.

Не скрою, меня не раз тянуло спросить у Юзефовича, как и что происходит со Станиславом, но удерживала свое глупое желание...

Если б я могла предвидеть будущее, я бы на все века вычеркнула это число из календаря!

Его именем названа улица в Сокольниках.

Его капитуляция привела к строгому выговору, а я, яростно защищаясь, отделалась лишь порицанием на комсомольском собрании.

Вскоре я узнала о его аресте, за что и про что ― неизвестно. И Лена никогда уже его не видела, а потом узнала, что он расстрелян.

С той поры он не пил, работал и скромно жил вместе с мамой и семьей Симы. Вскоре обнаружилось, что Алексей болен туберкулезом. Дуся, жена Симы, брезгуя им и оберегая детей, потребовала, чтобы он жил отдельно. Мама отдала ему свою комнатушку, а сама поселилась на кухне за большой «русской» печкой.

С той поры этот человек, конечно, никогда не напоминал о себе, а я об этой встрече Аросе не стала сообщать, не хотелось его будоражить.

Теперь она искусствовед, кандидат наук.

В середине пятидесятых он освободился и работал биофизиком в Пущино.

Николаева вышла из ткачих. Я еще в 1923-м году слышала ее страстные выступления, в которых она, ругая мировую буржуазию, клялась, что «ткачи соткут для нее саван». Это было в Большом театре, куда я попала впервые вместе с моей подругой Леной Данчевой на один из симфонических концертов, организованных А. В. Луначарским «для народа». Билеты нам дали в школе. Впечатление было незабываемое. Играли «Девятую симфонию» Бетховена. «Эгмонта» пела К. Дзержинская.