Донна Уильямс - Никто нигде

Учитель биологии обнаружил, что я не умею складывать и вычитать. Сбил меня с толку учитель математики в предыдущей школе, который требовал все вычисления делать на бумаге. У меня была своя система счета — и до того она отлично работала. Систему, которой от нас требовал учитель, я усвоить так и не смогла — и свою сочла тоже неправильной, поскольку, хоть она и работает, ее нельзя показать. «Общая» система мне так и не давалась, но я безуспешно пыталась использовать ее снова и снова, никогда уже не возвращаясь к собственной логике.

Учитель биологии предложил мне пользоваться калькулятором. Я не знала как. Он показал мне, как работает калькулятор. Но, когда он попросил вычислить процент от какого-то числа, я начала искать на калькуляторе кнопку «от» — не нашла и пришла в ярость. Так учитель понял, что у меня большие проблемы.

Меня отправили на дополнительные занятия по математике. Учительница там была — просто мечта! Совсем не похожая на учительницу. У нее была роскошная белокурая коса, и она напоминала мне Элизабет, девочку из специальной школы пятнадцатилетней давности, до волос которой мне все время хотелось дотянуться и их потрогать.

Она показала мне, как делать вычисления на бумаге: раз, два… и широко заулыбалась, получив решение примера.

— Здорово! — сказала я. — Как это у вас получилось! А меня научите?

Она постаралась объяснить мне, что математика — это не серия магических фокусов, а я очень постаралась ей поверить.

Так получалось у меня не только с математикой: на многие вопросы я находила правильные ответы, но совершенно не могла объяснить, как до них додумалась. Однако постепенно она подняла мои математические познания до вполне приемлемых. Она очень гордилась мной, а я очень гордилась собой.

Мэри тоже мной очень гордилась. Я по-прежнему ходила к ней каждую неделю, но наши встречи все больше теряли свой строгопрофессиональный характер: теперь мы просто встречались и разговаривали. Не знаю, понимала ли она, что этим поднимает мою самооценку, мотивирует и вдохновляет меня больше, чем кто-либо или что-либо еще.

Надо сказать, успехи в учебе не вели к особым успехам в общении с людьми: по-прежнему от большинства из них я держалась на расстоянии, по-прежнему большинство из них считало меня чудачкой.

К Мэри я тянулась, потому что она была человеком из «их мира», которому я могла доверять. Она принимала меня — не только как пациентку, но и как личность. Я привязалась к ней — отстраненно, так, как могла. В моем сознании она отождествилась с долгожданной мифической матерью Кэрол. И все же, поскольку любые отношения для меня разворачивались не столько в пространстве между мной и другими, сколько во мне самой, я видела лишь один путь перенести эту привязанность в свой собственный мир. Я должна была сама стать такой, как этот человек, символизировавший для меня защиту, силу и самоконтроль, — и Уилли посвятил этой задаче все свои силы.

Я раскачивалась от одной крайности к другой, от Кэрол к Уилли, противоположным друг другу. Трапеция качалась все выше и выше, каждая из моих сторон росла и развивалась, приобретая новый опыт. И на этом пути я начала улавливать проблески своего истинного «я».

Время от времени я созванивалась с Робин. Она недавно начала самостоятельную жизнь и обитала теперь в отдельной квартире. Порой, как в старые времена, я приходила и оставалась у нее на ночь.

Сама я сменила квартиру совсем недавно; к тому же работала я только в двух местах уборщицей и зарабатывала сущие копейки — однако сумела уговорить агента по недвижимости найти мне новую квартиру и переехала в нее одна.

Кровати у меня не было, да и вообще с мебелью было негусто. Кушетку и кофейный столик из Армии Спасения я забрала с собой, почти все остальное оставила Крису.

Сосед подарил мне старую, громко гудящую радиолу. Она стала моим лучшим другом.

Зарабатывала я двадцать долларов в неделю, а за квартиру надо было платить тридцать пять. Оставалось только молиться — и, видно, молитва помогла, потому что я очень вовремя получила подработку.

На новую работу в магазин «Кулинария» я ездила на велосипеде почти каждый вечер после школы. В конце смены доедала остатки готовых блюд. Никто не знал, что ем я только это — да еще то, чем угощает меня Робин.

Черил, одна из девушек, работавших вместе со мной, как-то раз меня на этом поймала и, хоть это было и против правил, начала совать на дно моей обычной картонной коробки для ланча жареных цыплят. Каждую ночь, в конце смены, она вручала мне коробку, полную чипсов. Однажды на дне, под чипсами, я обнаружила теплую жареную курицу. И заплакала.

Порой ко мне заходил отец. Я была благодарна ему за компанию. Он ходил вместе со мной по магазинам. Я покупала свой обычный набор — варенье и рис. Он старался произвести впечатление на кассиров тем, сколько денег тратит на бакалею. Покупал даже шоколадные бисквиты для собаки. За свои покупки я платила сама. Он, похоже, не замечал моей бедности — а я старалась ее не показывать.

Однажды мне пришло в голову: хорошо бы он одолжил мне деньги, чтобы внести депозит за квартиру, а я бы ему еженедельно выплачивала долг. Тогда я никогда больше не буду бездомной. Я видела рекламу: депозит стоил четыре тысячи долларов.

— Я бы с удовольствием, — ответил он, — но откуда же столько денег взять?

А на следующей неделе рассказал, что выдал матери четыре тысячи долларов на ремонт ванной и туалета: она собирается положить в ванной какую-то особую зеркальную плитку, настелить новые полы и заменить стальные краны позолоченными.

Я подумала: если образование научило меня осознавать и остро воспринимать жестокость и несправедливость — стоит ли оно того? Потом вспомнила о Мэри и сказала себе, что буду такой, как она. Никогда я не стану такой бесчеловечной и жадной, как «они».

Школьный год я закончила со средними и высокими оценками. Это было невероятно, и обе мы, я и Мэри, безумно радовались. Но вместе с энтузиазмом пришел и страх — страх перед тем, что все кончается.

Подходит к концу моя более или менее упорядоченная, структурированная жизнь. Вот-вот я утону в неопределенности будущего.

Шумел и гремел выпускной вечер — а я стояла в сторонке, глядя, как другие болтают и веселятся. Друзей среди соучеников у меня почти не появилось; перемены я проводила, как правило, либо одна в столовой, либо в кабинете консультанта из колледжа, где чувствовала себя как дома.

Одна девушка из моего класса подошла ко мне и, к большому моему удивлению, попросила оставить свой адрес.

На класс свой я смотрела так же, как на семью: война одиночки против толпы, расплывчато именуемой «они». Понятно, что и со мной мало кто водился; даже хуже — некоторые подходили ко мне украдкой, но, извиняясь, объясняли, что никогда не станут заговаривать со мной на глазах у друзей, считающих меня сумасшедшей. А эта девушка смело отошла от своей компании и двинулась прямиком ко мне. Она дала мне свой адрес, а я ей свой.