Донна Уильямс - Никто нигде

Дошла до пустой автобусной остановки и села, радуясь тому, что вокруг тихо и я одна: никто нигде. И вдруг вспомнила, что записка все еще со мной.

В свете фонаря я развернула смятый клочок бумаги. Слова на листке не соответствовали корявому, грубому почерку. Вот что там было написано: «Ты — лучший друг, которого я ждал всю жизнь. Не исчезай». В этой записке был Шон. В этой записке была Донна. И хоть я почти ничего еще не знала, хоть и не понимала, каким словом это назвать, — я ясно чувствовала, что есть еще много таких, как мы, кто бредет во тьме и, быть может, никогда не выйдет на ту тропу, что открылась для нас. Наша тропа темна, и на каждом шагу черные ямы. В каждую можно упасть — и лететь, лететь в бездонную пропасть, так похожую на смерть. Мы идем по этой тропе — каждый в одиночку, улыбаясь заученными улыбками, а мир проносится мимо, и мы глядим на него, как из-за стекла.

Я не исчезла — я начала звонить Шону. Но ему оказалось очень тяжело со мной говорить. Четыре раза он звонил мне в ответ, и всякий раз запинался, обрывал себя на полуслове или принимался «говорить поэтически». На пятом звонке сказал, что с тех пор, как со мной познакомился, у него начались проблемы. Начальник на работе говорит, что Шон «совсем с ума сошел», и очень этим недоволен. Он еще сильнее, чем прежде, отстранился от всего окружающего и живет лишь в своих мыслях.

— У меня проблема, — сказал он после долгого молчания. И замолчал снова. Наконец выдавил из себя: — Я тебя люблю.

И снова повисло молчание — с обоих концов.

— А проблема в том, — наконец договорил он, — что я чувствую: это меня убивает.

— Знаю, — ответила я.

Это был наш последний разговор с Шоном. Больше я не видела его и ничего о нем не слышала. Родители его тоже со мной не связывались. Он просто исчез — так же, как много раз исчезала я сама. Быть может, растворился в океане.

В Лондоне я нашла себе квартиру и работу секретаря. Именно то, чего мне хотелось: квартира на верхнем этаже — вся в моем распоряжении, и работа в офисе — как раз для меня. Работала я в администрации большой больницы, под началом у совершенно невозможного босса, словно вышедшего из мультика. Во время обеденных перерывов смотрела на птиц и белок в больничном парке, обрывала с деревьев сухие листья или ходила в местную библиотеку.

Дома я купила дешевую пластмассовую пишущую машинку и принялась писать. Начала с сердцевины своего мира — так, как помнила. Писала по вечерам, засиживаясь далеко за полночь; страница катилась за страницей, слова одно за другим выходили из-под моих пальцев, я смотрела прямо перед собой — и вновь переживала каждое мгновение.

Внутри себя я искала название тому, что роднило меня с валлийцем. Стопка страниц росла — и учащались визиты в библиотеку, где я с головой зарылась в книги о шизофрении, отчаянно ища на их страницах что-то знакомое, что объяснило бы мне, что со мной.

И вдруг в глаза мне со страницы прыгнуло слово. В первый раз я увидела его — не считая того случая четыре года назад, когда услышала его от отца. «Шизофрению, — прочла я, — не следует смешивать с аутизмом». Сердце мое подпрыгнуло, я задрожала. Быть может, это ответ — или хотя бы указание на то, где искать ответ? И я отправилась за книгой по аутизму.

Листая найденную книгу, я чувствовала и гнев, и узнавание. Повторение чужих слов, неспособность выносить прикосновения, хождение на цыпочках, болезненность звуков, навязчивое вращение и прыжки на месте, раскачивание, повторение одних и тех же действий… это же все обо мне! Голова у меня шла кругом при воспоминаниях о том, какими методами «лечила» меня от всего этого мать. Создание «персонажей» разорвало мою личность, но уберегло от попадания в статистику. Часть меня подчинилась жестокой дрессировке — а другая часть спряталась в своем собственном мире и там, нетронутая, провела двадцать шесть лет.

Мне хотелось понять раз и навсегда, почему же я «такая». Я решила отнести свою книгу детскому психиатру: пусть он ее прочтет и объяснит, что со мной. В обеденный перерыв я спросила, где у нас в больнице отделение детской психиатрии. Мне объяснили, куда идти: я нашла дверь с соответствующей табличкой и постучала.

— Я написала книгу, — сказала я врачу, сидящему за столом в кабинете. — Хочу, чтобы вы ее прочли и объяснили, почему я такая, как есть.

Психиатр, немало удивленный, поинтересовался, о чем моя книга. Я рассказала, как меня всю жизнь называли «дурой», «сумасшедшей», «ненормальной», «трудным ребенком» или просто «странной», упомянула и о замечании отца, что в детстве у меня подозревали аутизм.

— Что ж, свою книгу вы представляете вполне по-аутичному, — заметил он. Затем спросил, почему я принесла книгу именно ему. Я объяснила, что просто нашла кабинет с табличкой «детский психиатр» на двери.

Вскоре этот доктор со мной связался. Книга его очень заинтересовала; он хотел показать ее специалистам по аутизму. Он просил у меня разрешения разослать ее нескольким людям. До сих пор мне не приходило в голову публиковать свою книгу; я испугалась. Он привел такой аргумент: многие дети пережили то же, что и я, и моя книга может быть важна для того, чтобы их понять. Мне хотелось ее сжечь. Я написала ее для себя — просто для того, чтобы перечитать, увидеть разом всю свою жизнь и осознать, что эта жизнь принадлежит мне. И еще мне хотелось знать, почему же все это произошло: хотя я и нашла многие ответы, но настоящей, главной причины так и не понимала.

Отзывы специалистов очень меня поддержали. Судя по всему, описанное в моей книге было типично для аутичных детей — хотя, без сомнения, я справлялась со своими проблемами лучше многих и многих из них. Это меня ободрило, и я решилась отослать книгу издателю.

Я по-прежнему боялась засыпать. Сознание мое продолжало напряженно работать и во сне: в мире снов и я сама, и мои «персонажи» выходили из укрытий — и то, что я там видела, порой было почти невыносимо.

Я спала и видела себя на пустом чердаке. Мимо меня по голому полу пробежала мышь, за ней еще одна. Я сидела спокойно, делая вид, что их не замечаю. Пытаясь не сознавать того, что вижу. Появился какой-то человек: он хотел их убить.

— Не надо! — закричала я вдруг. — Не убивайте их! Это же не мыши, — сказала я наконец, — это котята! — И взмолилась: — Пожалуйста, давайте их покормим!

Он открыл шкаф, и оттуда посыпались банки консервов для животных. Я открыла одну банку и подозвала котят. Незнакомец хотел их потрогать.

— Не надо! — вскричала я. — Если до них дотронуться, они умрут!

Котята стали есть — и начали расти. У меня разрывалось сердце.

Что будет с ними, когда я уйду и некому будет накормить их еще раз? — думала я. Может быть, лучше совсем не есть, чем один раз получить еду, а потом навсегда ее лишиться? Я сидела на полу рядом с котятами, а незнакомец молча смотрел на меня.