Аза Тахо-Годи - Жизнь и судьба: Воспоминания

Мне с моими тайнами легче, чем брату. Я пишу по-французски дневник, который он не поймет, даже если заберется в мой ящик. А самые тайные записочки и вещицы прячу не в стол — это слишком прозаично, а в корешки больших французских томов — вполне надежное место. Туда же отправляется маленький шелковый мешочек с крохотным крестиком — мое изобретение. Прятала я его потому, что знала инстинктивно, что крест, вера, Библия, Бог — что-то глубоко запретное. О них никто никогда дома не говорил. И вопроса не вставало даже. Но книги читались, и няньки были неграмотные (это значит верующие, не интеллигенты). Следовательно — прятать подальше запретное. Вот таким я была октябренком и пионеркой в школе. Все, как положено для советской девочки крупного партработника и ученого. Ан нет, не так, все концы в воду, главное в жизни спрятано, и вместе с тем оно с тобой рядом.

Помню, как ходили со школьной учительницей на какую-то прогулку по переулкам Пресни, что-то связанное с революционными боями 1905 года. Зашли в один переулок, а там — церковь. Откуда узнала, что это был Иоанн Предтеча, совершенно не представляю. А это был именно храм Иоанна Предтечи. Мы, девочки, как-то суетясь и немного отстав от группы, забежали в темноватый и пустоватый днем (службы не было) храм, смущенно огляделись, глаза прятали, а я под фартуком тайно перекрестилась и сама же себя испугалась (совсем как когда нашла в кухне маленький крестик, непонятно откуда и почему у ведра с мусором взявшийся, и в испуге засунула в это ведро — кто-то вошел из взрослых; потом сделала деревянный). Выбежали, делано смеясь, из храма, догнали группу, и никому ни слова. Ох, тайны, тайны, детские, но серьезные.

А вот что не надо прятать, что у всех на виду — это наш дорогой Дагестан. В наших комнатах нет картин, но зато есть замечательные иллюстрации знаменитого художника Е. Е. Лансере (племянник А. Н. Бенуа, член «Мира искусства», брат Зинаиды Серебряковой, эмигрировавшей во Францию) к повести Льва Толстого «Хаджи-Мурат». Наш отец специально как историк исследовал эту повесть и в юбилейные дни столетия со дня рождения Л. Толстого выступил 8 февраля 1928 года в Москве с докладом «Лев Толстой в „Хаджи-Мурате“», который привлек внимание Алексея Толстого, М. Горького, Б. Эйхенбаума и бывшего секретаря Льва Толстого профессора Н. Н. Гусева (я его хорошо знала). Доклад вышел отдельной книжкой в 1929 году в Махач-Кале, а впоследствии в виде предисловия к изданию повести Л. Толстого в 1937 году.

С Е. Е. Лансере отец был знаком еще в годы революции. Е. Е. с 1912 года работал над иллюстрациями к «Хаджи-Мурату» и перед самой революцией прибыл в Темир-Хан-Шуру, чтобы еще поработать, но выехать уже не смог, так как чеченцы отрезали дорогу.

Алибек Алибекович буквально спас Е. Е. Лансере от голода. Именно тогда тот и написал портрет моей мамы Нины Петровны пастелью и оставил его у себя до лучших времен.

С установлением советской власти Е. Е. жил в Тбилиси, но в 1934 году переехал в Москву, посетил нашу семью и преподнес маме ее портрет с надписью [63]. Е. Е. в свое время подарил родителям эти иллюстрации, то ли автолитографии, то ли эстампы, я уже точно не помню. Единственно хорошо помню, что мы много лет видели эти замечательные драматические картины ежедневно и знали их наизусть. Под ними мы с братом — я на тахте, а брат на кровати — воображали, что беседуем по-урахински (хюркалинский язык — это научно) по замечательному словарю, где в русской транскрипции представлены все языки и диалекты Дагестана. (Кажется, этот словарь составлен был бароном П. К. Усларом, выдающимся лингвистом-кавказоведом, — а ведь сам прибалтиец.) К сожалению, запомнились только два слова: «алипуни» — азбука и «цицимкала» — бабочка (по-грузински «цицинатела» — светлячок). Ничего путного у нас не выходило.

Я хорошо помню Е. Е. Лансере у нас в гостях и помню, как он, стоя на коленях, дарил маме ее портрет. В 1956 году после реабилитации мама приехала в Москву, к нам с А. Ф. Лосевым, на Арбат. Е. Е. давно не было в живых, но мама посетила его вдову Ольгу Константиновну (на улице Мархлевского). Они вспоминали старое, а я, как всегда, наслаждалась, видя портрет молодой Ольги Константиновны кисти Зинаиды Серебряковой.

У нас в так называемой детской были большой книжный шкаф и книжная этажерка. Их поделили с Муратом, но у меня была бо́льшая половина. Мурат — старше, и он чаще обращается к книгам отцовской библиотеки. Но я тоже туда заглядываю. То однажды залезла в Спинозу и удивилась, что там какие-то теоремы, то зачитывалась «Сборником сведений о кавказских горцах», серией известной всем историкам Кавказа. А на полках, ближе к потолку, обнаружила издания «Красного архива»: книжки о царской семье, их ссылке в Тобольск (с фотографиями), о доме Ипатьева, да еще замечательная переписка на английском языке императорской четы — Николая и Александры. Английский я уже знала и читала с замиранием сердца. Почему все исчезло, зачем революция? Почему советская власть, куда делись принцы и принцессы, короли и царственные семьи? Дело, видимо, не только в России: вот ведь и Франция — в ней республика и президент, да и Германия туда же, а в Испании война, и в Италии король куда-то делся. Судя по роману Альфонса Доде, даже в какой-то Албании в XIX веке был переворот и королевскую семью изгнали. Я читала с большим интересом о бедном больном мальчике — наследнике, видимо, условной Албании в романе Доде «Les rois en exil» («Короли в изгнании»), Но те жили в Париже и остались живы, а в России?

Беру из отцовской библиотеки книги о Великой французской революции (хороша эта Великая!) и с трепетом перечитываю, перечитываю страшные страницы, добавляю к этому еще биографии деятелей этой славной революции, мужчин и женщин. Я решительно на стороне Шарлотты Корде, убившей Марата, глубоко переживаю судьбы королевской семьи и наследника, отданного сапожнику. Так жаль поэта Андре Шенье! А как красив Сен-Жюст и уродлив Дантон!

Виктор Гюго с его «Девяносто третьим годом» уже мне известен, и Диккенса «Повесть о двух городах» тоже читана. Нет, лучше не думать ни о каких революциях, где одни убивают других, а потом третьи убивают тех, кто убивал первых. И вообще — одна погибель, мрак, страдания и безысходность.

Детское чтение начиналось с книжек так называемой «Bibliothèque rose», трогательных романов madame Segure (урожденной графиней Ростопчиной), журналов «Светлячок», «Задушевное слово», с «Гулливера», сказок Андерсена и Гауфа, «Робинзона» (английского и швейцарского, был такой). Одна из любимых книг — толстый том, перевод с английского, — Эскот Линн «Робин Гуд», собрание всех историй, бывших и небывших о Робине Гуде и его ватаге из Шервудского леса. Здесь же «Хижина дяди Тома» Бичер-Стоу, вечный Марк Твен и его юные герои, приключения юных буров из Трансвааля наряду с «Леди Джен, или Голубой цаплей» Сесиль Джемисон или «Маленькими женщинами» Луизы Олкотт. Вся серия приключений: неизменные Жюль Верн, Майн Рид, Луи Буссенар, Луи Жаколио, Конан Дойль с Шерлоком Холмсом. Увлечение миром животных — Сетон-Томпсон, увлечение индейцами: учимся строить вигвамы по томпсоновским «Маленьким индейцам», чтобы дополнить Фенимора Купера и «Песнь о Гайавате». Чтение разнообразное, и полезное, и нравоучительное, и назидательное, но преподнесенное в самом увлекательном виде. И всех возглавляет бессмертный Дюма.