Андре Агасси - Откровенно. Автобиография

Джил хмурится и качает головой. Он не уверен, что сможет это выдержать.

У Джила есть несколько милых, подкупающих слабостей, взять хотя бы его страх перед солнцем. Но самая, на мой взгляд, очаровательная из них — это страх перед медицинскими процедурами. Он не переносит вида игл, а перед прививкой от гриппа его трясет крупная дрожь.

Однако ради меня Джил готов взять себя в руки.

— Как-нибудь переживу, — обещает он.

— Я твой должник, — благодарю я.

— Брось, какие долги между нами?

19 декабря 1993 года мы с Джилом, прилетев в Санта-Барбару, отправляемся прямо в больницу. Пока вокруг порхают медсестры, готовя меня к операции, признаюсь Джилу: я так нервничаю, что могу упасть в обморок.

— Тогда им не придется давать тебе наркоз.

— Джил, моя карьера может на этом закончиться.

— Нет.

— А если да? Что я тогда буду делать?

На нос и рот ложится маска. Мне велят глубоко дышать. Веки тяжелеют. Я пытаюсь не закрывать глаза, сражаясь за остаток контроль над собой. Не уходи, Джил. Не оставляй меня. Я смотрю в его черные глаза, не мигая глядящие из-под хирургической маски. Джил здесь, говорю я себе. Джил следит, он на посту. Все будет хорошо. Я разрешаю себе закрыть глаза и тут же уплываю в туман, а долю секунды спустя уже просыпаюсь и вижу, как надо мной склоняется Джил.

— С запястьем все оказалось хуже, чем они думали, — произносит он. — Гораздо хуже. Но они все почистили, Андре, так что мы можем надеяться на лучшее.

Я ОБОСНОВАЛСЯ на своем зеленом диване с шелковой обивкой, набитом пухом: пульт от телевизора в одной руке, телефонная трубка — в другой. Хирург велел несколько дней держать запястье приподнятым, так что я устроил его на большой, высокой подушке. Я принимаю сильные болеутоляющие таблетки, и все же чувствую себя раненым, разбитым, уязвимым. Но по крайней мере мне есть чем отвлечься. Это женщина. Линди, подруга жены Кенни Джи.

С Кенни Джи меня познакомил Майкл Болтон, с которым мы, в свою очередь, встретились на Кубке Дэвиса. Мы жили в одном отеле. И вот теперь Линди вынырнула из небытия, позвонив и сообщив, что встретила прекрасную женщину.

— Я люблю все прекрасное.

— Думаю, вы друг другу понравитесь.

— Почему?

— Она красива, умна, утонченна и с чувством юмора.

— Не думаю, что что-нибудь получится. Я еще не отошел от расставания с Венди. И потом, я не люблю легких побед.

— Эта легкая победа тебе понравится. Ее зовут Брук Шилдс.

— Я о ней слышал.

— Андре!

— Я подумаю. Оставь мне ее телефон.

— Ты не сможешь ей позвонить. Она сейчас в Южной Африке, снимается в кино.

— У нее должен быть телефон.

— Нет. Она сейчас в какой-то дикой местности. В палатке или в хижине, где-то в дебрях. С ней можно связаться только по факсу.

Она дает мне номер факса Брук и просит оставить мой. Но у меня нет факса: это, кажется, единственный гаджет, которого не найти в моем доме. Поэтому я даю номер факса Фили.

Перед самой операцией Фили звонит мне:

— Для тебя тут факс.

— От Брук Шилдс?

Так все и началось. Я отправлял и получал факсы, переписываясь через многие километры с женщиной, которую никогда не видел. За странным началом знакомства последовало еще более удивительное продолжение. Наше общение текло необычайно медленно, но это устраивало и меня, и ее: нам некуда было спешить. Зато громадное расстояние быстро усыпило бдительность обоих. За несколько факсов мы перешли от невинного флирта к обсуждению самых сокровенных тайн друг друга. Наши послания стали сначала по-настоящему любовными, а затем и интимными. Мне казалось, что женщина, с которой я еще ни разу не виделся, уже стала моей постоянной подружкой.

Я совсем перестал звонить Барбре.

Лишенному подвижности, с забинтованной кистью, заботливо уложенной на подушку, мне больше ничего не оставалось делать, кроме как постоянно обдумывать факсы для Брук. Время от времени меня навещал Джил, он даже помог набросать черновики нескольких посланий. Меня пугало то, что Брук закончила Принстон, получив степень по французской литературе, тогда как я вылетел из девятого класса школы. Джил отметал подобные страхи, вселяя уверенность.

— Не волнуйся о том, понравишься ли ты ей, — убеждал он меня. — Волнуйся лучше о том, понравится ли она тебе.

— Да, — соглашался я. — Ты прав.

Я попросил его принести мне из проката фильмы, в которых снималась Брук, и мы устроили кинофестиваль на двоих. Нажарили поп-корна, приглушили свет, и Джил поставит первый фильм — «Голубая лагуна». В нем Шилдс предстала передо мной юной русалкой, которую вместе с каким-то мальчишкой кораблекрушение выбросило на берег райского острова. Эдакий пересказ истории Адама и Евы. Мы прокручивали пленку взад и вперед, останавливали ее на избранных кадрах, споря о том, мой ли она типаж.

— Неплохо, — заключил наконец Джил. — Совсем неплохо. Явно стоит послать еще один факс.

Ухаживание посредством факса шло много недель — до тех пор, пока Брук не прислала коротенькое сообщение о том, что съемки закончены и она возвращается в США. Прилетает в Лос-Анджелес через две недели.

По случайному совпадению я тоже должен быть в Лос-Анджелесе — через день после ее прилета. Мне предстоит интервью с Джимом Роумом [26] Ведущий авторского спортивного ток-шоу на радио Лос-Анджелеса и телешоу на канале ESPN. .

В ПЕРВЫЙ РАЗ мы решили встретиться у нее дома. Я еду к ней прямо из студии, не успев смыть плотный слой грима после съемок с Роумом. Она порывисто открывает дверь. Брук выглядит как настоящая кинозвезда в своем летящем шарфике, обмотанном вокруг шеи. Никакого грима (по крайней мере гораздо меньше, чем на мне). А вот ее короткая стрижка меня неприятно поражает: ведь я всю дорогу представлял ее с длинными, струящимися волосами.

— Я их обрезала для роли, — говорит она.

— Для какой? Пацанки в фильме «Плохие новости для „Медведей“» [27] Детский фильм про бейсбол. ?

Откуда ни возьмись появляется ее мама. Мы вежливо здороваемся. Она ведет себя радушно, однако чувствуется, что напряжена. Инстинктивно понимаю: что бы ни случилось, мы с этой женщиной никогда не найдем общего языка.

Я везу Брук ужинать. По дороге интересуюсь:

— Ты живешь с мамой?

— Да. То есть нет. Не совсем. У нас все сложно.

— С родителями всегда так.

Мы едем в Pasta Maria, небольшой итальянский ресторанчик в Сан-Винсенте. Я прошу посадить нас в дальний угол, чтобы мы могли побыть одни. Очень скоро я забываю о матери Брук, о короткой стрижке и вообще обо всем. У Брук замечательное самообладание, она обаятельна, и у нее чудесное чувство юмора. Мы хохочем, когда подошедший к столику официант спрашивает:

— Девушки, вы уже посмотрели меню?

— Кажется, пора стричься, — говорю я.