Фредерик Бейли - Миссия в Ташкент

Все жители этой части страны были киргизами, и их круглые юрты были разбросаны повсюду среди расположенных на некотором расстоянии друг от друга зданий на сухих участках среди рисовых полей. Киргизские женщины, в отличие от сартских, не закрывались чадрой. Когда они встречают вас по дороге, они складывают руки перед телами и кланяются от талии, опуская свои глаза к земле, и приветствуют вас одним словом «амин». Когда мы приехали в дом моего компаньона в Сескинате, его жена принесла нам чай и хлеб, а он сам лег и стал играть на своего рода мандолине, в то время как его жена сняла с него ботинки и стала массажировать ему ноги.

Поздно вечером прибыло двое красноармейцев, вооруженных винтовками. Я сначала подумал, что они были русскими, но, как оказалось, они были мусульманами, татарами. Моя первая мысль была «Они прибыли за мной? Меня кто-то выдал или я сделал какую-то глупую небрежную ошибку?» Они сначала проявили некоторое любопытство в отношении меня, но это было праздное любопытство. Я объяснил им, что я состою в «Горном департаменте», который направил меня искать железную руду, что я нашел некоторые образцы (здесь я продемонстрировал свой кусок черного камня и компас), но дорога к этому месту было настолько трудной, что нет смысла там работать. Моя повозка сломалась, и эти киргизы взялись довезти меня до места, где я смогу нанять другую повозку, и т. д. и т. д. Мы вскоре подружились. Они стали расспрашивать меня, где я жил в Ташкенте и какую зарплату я получаю. Я был очень доволен своими документами на имя Мунтца, которые ни у кого не вызывали сомнения, и поэтому я показал им свои бумаги и спросил их, требовалось ли им также получать разрешение, чтобы уехать из Ташкента и путешествовать. Они сказали мне, что они нашли предлог, чтобы быть посланными на патрулирование за город, так как в Ташкенте было очень жарко, и они хотели сменить обстановку на несколько дней. Мы втроем спали вместе на веранде — я в середине с этими двумя людьми по бокам. Иногда у меня было чувство, что они меня охраняли.

16-го Мулла Бай и я оставили других наших киргизских компаньонов и двух наших замечательных солдат и отправились по болотам и рисовым полям дальше и, проехав Кабардан, выехали на проселочную дорогу, с которой мы съехали у Карабая за день до этого. Мы были теперь на главной дороге между Ташкентом и Паркентом. Переехав затем через мост у Янгибазара, мы проехали Шурум и прибыли в Шинам, где мы отдыхали, кормили лошадей и пили чай с лепешкой. Русские в Туркестане перемежали свою речь сартовскими словами, точно так же, как некоторые европейцы в Индии используют индийские слова. Здесь мы также попробовали первые дыни этого года. Наш обед на двоих стоил нам тридцать рублей, и был восхитительным. Туркестан — это страна великолепных дынь и прекрасных специалистов по их выращиванию. Говорят, дыни из разных районов отличаются вкусом — даже из разных поселков. Продолжив путь, мы пересекли Чирчик по эклектичному мосту, построенному частично из дерева, а частично из железа, который тянулся от острова до острова и был более пятисот ярдов длиной, и въехали в Ташкент у Куйлюкского базара.

Я не знал, где я буду спать этой ночью, но где бы то ни было, я не хотел, чтобы Мулла Бай это знал. Ничего нельзя было сказать наверняка; но если где-нибудь возникнут какие-то подозрения, то полиция могла попытаться проследить через него австрийского геолога, который путешествовал с ним. Мулла Бай думал, что я был как-то связан по работе с метеорологической станцией в Юсупхане, поэтому я сказал ему идти и ждать меня у гидрометеорологического управления, где я позже встретился бы с ним и его лошадью.

Моя идея состояла в том, чтобы провести ночь у Андреевых, а затем выяснить, может ли мисс Хьюстон договориться о новой квартире для меня. Я объехал вокруг дома, и был встревожен тем, что я увидел. У обеих калиток небольшого сада стояли солдаты, смотревшие на меня с любопытством, что меня насторожило. У меня были большие, объемные чересседельные сумки. Я нагрузил на лошадь все, включая свое одеяло, которым укрывался по ночам. Ничего не оставалось другого, как исчезнуть, по возможности не привлекая внимания. Поэтому я проехал мимо и поехал к Яковлевым. Было 16 июля, прошло приблизительно две недели с момента ареста Корнилова. Как я прикидывал, разного рода подозрения в отношении Яковлева как домовладельца как раз и должны были материализоваться к настоящему моменту. Дома никого не оказалось. Мне надо было пойти куда-нибудь, таким образом я только вошел и оставил там свои вещи, отвел лошадь к Мулла Баю, ждавшему меня у метеорологического бюро, и затем пошел к Андреевым и Ноевым узнать новости. Они были обескураживающими. Слухи о выводе британских войск подтвердились. Ашхабад пал перед большевиками.

Я также услышал, что был схвачен французский офицер Кэпдевил. Напомню, что он вез мои письма в Кашгар. Его арестовали, когда проезжал через Ош, и он был отправлен в тюрьму назад в Ташкент. В Ташкенте была французская гувернантка. Эта мужественная женщина сделала все, что только могла для Кэпдевиля и попросила разрешения увидеться с ним в тюрьме. Власти отказали ей в этом. Тогда она сказала, что она его жена! В этом случае свидание разрешили.

Заключенные находились за решеткой, а их посетители на некотором расстоянии от них за барьером. Между ними прохаживались тюремные надзиратели. Все заключенные и их посетители кричали изо всех сил, чтобы перекричать других, и пытались сквозь шум голосов услышать друг друга. Кэпдевилю удалось сказать своей посетительнице, что мои бумаги были сожжены. Впоследствии я узнал, что солдаты, арестовавшие его, использовали мои письма как папиросную бумагу. Бумага была тонкой, чистой и подходящей толщины! Можно только вообразить, что случилось бы, если б мои проявляющиеся чернила отреагировали на высокую температуру! Бедный Кэпдевиль был в ужасном состоянии — грязный и подавленный. Трудно было помочь ему чем-то, кроме посылки небольшой передачи для моральной поддержки.

Однажды в июле я увидел вокруг памятника генералу Кауфману строительные леса. Фигуру самого генерала убрали, но оставили двух солдат — горниста и знаменосца. Позже, поняв, что оставшиеся в результате скульптуры представляют собой странный, негармоничный и ужасно скомпонованный памятник, фигуры солдат также убрали с постамента.

Единственным скульптором в Ташкенте в это время был австрийский военнопленный по фамилии Гатч. Его попросили сделать статую рабочего, несущего флаг, но флаг должен был быть обязательно красным. Гатч, как говорили, отказался ваять такую скульптуру. Большевики в немалой степени опасались, что люди могут подумать, что рабочий несет какой-то другой флаг, и таким образом морально унизиться. В конце концов, Гатч сделал бюст Ленина, но единственно доступный ему материал был настолько нестойким, что ухо у Ленина отвалилось при первом же ливне. Помимо этого бюста Ленина, Гатч сделал красивый памятник умирающему верблюду, в память тысяч австрийских военнопленных, погибших в Туркестане. Я видел его на кладбище вскоре после того, как он был там установлен. Полагаю, он также вскоре развалился вследствие некачественного материала, из которого он был сделан и который лишь и был доступен бедному скульптору.