Тамара Длугач - Дени Дидро

Провозвестником этого движения был Вольтер. Его историческая заслуга заключалась в том, что он «открыл дорогу партии союза буржуазии с народом, партии „просветителей“, „философов“, „патриотов“, пришедшей на смену прежнему авангарду этого класса — парламентской буржуазии, враждебной народу и всегда готовой защищать феодальные порядки, ибо она, по словам Вольтера, сама владела поместьями» (17, 241). Вольтер стал знаменем новой эпохи прежде всего потому, что он один из первых направил острие своего таланта против засилья церкви и невежественного произвола правителей. Его призыв, обращенный против церкви: «Раздавите гадину!» — долгие годы был требованием всей антифеодальной Франции. В деле защиты осужденного церковью Каласа [3] Жан Калас, тулузский коммерсант протестантского вероисповедания, по ложному обвинению в убийстве сына на религиозной почве был приговорен к смертной казни и колесован. и многих других Вольтер проявил огромную энергию. Однако он выступал не против религии вообще, а только против ее тогдашнего обличья, против католической церкви, и в этом сказалась ограниченность его философской позиции. По мнению Вольтера, религия необходима народу, и если бы бога не существовало, то его следовало бы выдумать.

Вольтер борется против всякого невежества, против фанатизма, он за веротерпимость, или, говоря словами Канта, за «религию в пределах только разума». В своей критике религии Вольтер выступает как блестящий и остроумный обличитель мракобесия, но во многих отношениях он стоит позади некоторых младших своих современников, отрицающих веру в бога вообще. Тем не менее, несмотря на отмеченную слабость его критической позиции, выступления Вольтера против церкви имели колоссальное значение, во-первых, благодаря тому, что они были первыми камнями, брошенными в это здание сильной рукой, во-вторых, благодаря огромному блестящему дару Вольтера, подвергшего все пороки религиозного фанатизма беспощадному и злому осмеянию.

Другим направлением политической деятельности Вольтера была его борьба за просвещенную монархию, против крепостничества и феодальных привилегий. Известны его многочисленные выступления, письменные и устные, в защиту интересов крестьян, в частности «Прошение ко всем должностным лицам королевства», где он описывает притеснения, которым подвергаются крестьяне, и призывает облегчить их участь. Вольтер первый предлагает французским просветителям программу идеологической борьбы с абсолютизмом.

Позднее станет совершенно очевидно, что надежда на просвещенного монарха и на проведение социальных изменений сверху — иллюзия, но не следует забывать, что в то время эта надежда подкреплялась теорией общественного договора. Согласно этой теории, все люди объединяются в общество на основе взаимного договора, соглашения, выбирая государя, т. е. лицо, на которое возлагается наблюдение за выполнением правил договора. Если исходить из такого понимания общественного устройства, то нельзя не признать, что, чем просвещеннее будет правитель, тем более соответствующим назначению человека окажется общественный порядок. Большинство просветителей придерживалось этих взглядов и видело свою задачу в том, чтобы «просветить» относительно «истинных» принципов человеческого общества как монарха, так и весь народ. Эти надежды в то время казались обоснованными. И не удивительно, ведь только К. Маркс спустя почти столетие дал факту общественного состояния людей другое объяснение, связав его не с сознательным договором, а с трудовой деятельностью, Для XVIII же века просветительские объяснения были единственно возможными, и Вольтер был одним из самых сильных их пропагандистов.

Вольтер подготовил почву для дальнейшего развития философской мысли во Франции. В его увлекательных и тонких философских повестях впервые обнаруживаются парадоксы Просвещения. Особенно это видно в таких произведениях, как «Задиг или судьба», «Кандид или оптимизм» и др. В них Вольтер пытается понять закономерности движения человеческой истории, раскрыть ее смысл, объяснить причины существования зла на земле и т. д. Многие работы Вольтера написаны с целью опровержения концепции знаменитого Лейбница, по мнению которого все, что случается с человеком, имеет благую цель; она может быть скрыта от его взора, но тем не менее существует, так что зло в итоге направлено к добру и поэтому не имеет абсолютного значения.

Вольтер ставит эту проблему таким образом, что признание всего происходящего абсолютным благом оборачивается другой стороной — признанием абсолютности и неизбежности зла. Парадоксальность существующего проявляется тогда в том, что зло оказывается необходимым условием самого блага: стоит нам только согласиться с тем, что благо существует, как причиной его вдруг становится нечто противоположное — зло, и наоборот. У Лейбница такой парадоксальности еще нет, для него зло не имело самостоятельного значения и снималось в благе; для Вольтера дело обстоит уже не так — и то, и другое имеют совершенно равноценное значение и являются как следствиями, так и условиями друг друга. Этот парадокс Вольтер продемонстрировал в разговоре Задига с ангелом Иезрадом. В ответ на вопрос Задига: «Разве необходимо, чтобы в мире существовали несчастья и преступления и чтобы они составляли удел лучших людей?» — ангел отвечает: «Нет такого зла, которое не влекло бы за собой добро». В противном случае на земле существовал бы совершенный, божественный, а не человеческий порядок, но он возможен только в жилище верховного существа.

В другом романе — «Кандид», — представляющем уже злую пародию на лейбницевскую теодицею (в то время как «Задига» можно рассматривать скорее как веселую насмешку), Вольтер пытается понять, возможен ли все-таки мир без зла и без парадоксов, но в конце концов вынужден сознаться, что это ему не под силу; по его словам, человек не в состоянии постичь законы мирового порядка, его ум бессилен открыть истину. Поэтому нужно перестать спорить, а следует «возделывать свой сад». Но таким образом проблема не решается, а лишь снимается; Вольтер утверждает, что надо действовать, а не рассуждать, но если не рассуждать, то неизвестно, как действовать. Смысл устройства мира остается туманным.

заключает Вольтер (цит. по: 17, 246).