Майя Кучерская - Константин Павлович

В пять часов по одинаковому у всех нас беспокойному предчувствию мы собрались в штабе, исключая одного нашего товарища, квартирующего дома через три от квартиры в[еликого] князя. Является и сей и объявляет, что к спасению князя нет никакой надежды, что в квартире его суматоха и рыдания. В начале осьмого часа оставляем мы штаб, идем к губернаторскому дому, находим полицию и гражданское чиноначалие в волнении и узнаем, что князь скончался.

По недостатку лекарей сюда прислан известный, я думаю, вам мещанин Хлебников. Узнавши, что князь болен, он долго старался прорваться к нему, горя желанием быть ему полезным. К несчастию, ему дозволили увидеть князя тогда уже, когда от кровопускания он пришел в крайнее изнеможение и когда тело его начало охладевать. Хлебников мог только предсказать кончину князя чрез полтора часа; так, говорят, и случилось. Сей же Хлебников, призванный заблаговременно, многим помогает. Дня три тому назад оттер в известном мне доме двух заболевших было девушек.

Верно, при покойном князе никого не было добрых из русских христиан, которые бы, видя близкую его кончину, побеспокоились о том, что всего нужнее для него было. Вот что рассказала мне на этот счет жена протоиерея Ремезова: в последней четверти седьмого часа князь каялся (?) сам по себе, потребовал себе священника. Послали за двумя: за протоиереем Ремезовым и духовником княжеским. Ремезов, живущий от квартиры княжеской очень близко, явился минут через десять. Проходит одну и другую комнату, нет никого. В третьей встречает его генерал и объявляет ему, для чего он был зван. Ремезов отвечает, что не знает причины зова и ничего нужного с собою не взял. Едва успел он выговорить сии слова, подбегает другой генерал и извещает, что в[еликий] князь уже скончался. Как пораженные громом, стояли они несколько минут среди комнаты, не двигаясь с места и не говоря друг другу ни слова. Наконец, первый из генералов говорит Ремезову: не угодно ли, батюшка, посмотреть великого князя. Ремезов входит в кабинет и видит княгиню мятущуюся, то падающую на грудь умершему, то целующую его руки, то закрывающую ему глаза. Тут же явился и духовник, старец почтенный. Увидевши сие зрелище, он залился слезами. Правда, что для старика должна быть прискорбна такая кончина князя. Он при нем служил двенадцать лет. В продолжение всего этого времени, по словам его, покойный князь не был в церкви только в одно воскресенье и в один праздник, в чем и извинялся пред ним. В церкви князь был примером благоговейного и благочестивого христианина. Да упокоит Господь душу его святыми!

Бальзамирование князя продолжалось не более одних суток, во вторник вечером он положен был во гробе, в котором одну крышу залили теплым воском; в среду, в одиннадцатом часу ночи, гроб, при одном пении Св[ятый] Боже, без факелов, в сопровождении здешних военных и гражданских главных лиц, на руках гвардейских казаков, перенесен был в собор и поставлен на возвышенном, наскоро устроенном месте, покрытом кусками сукна разного цвета и размера. Чрез несколько дней оказались худые последствия неуместной поспешности. Сбежались в церковь все распоряжавшие сим делом. Некоторые из них предлагали запечатать церковь, но им в этом отказано. Не знаю, какими средствами, а ошибка поправлена, и так хорошо, что теперь нет в церкви никакого дурного запаху. Началом всему злу был Гебенталь. Он настращал всех, что князь был в ужаснейшей холере и что он заразителен. Княгине предлагали другую квартиру, но она пренебрегла опасностями, которыми ей угрожали; живет в прежней, и, благодаря Бога, с ней всё благополучно. Впрочем, по совету Гебенталя, все вещи, бывшие в кабинете у в[еликого] князя, и даже платье и шали, в которые была одета княгиня в воскресенье и понедельник, предали огню.

Бедность, окружавшая гроб в первые дни, заменена богатым покровом, присланным из Петербурга, на котором лежат ордена покойного, и другими хорошими вещами, искупленными в Могилеве и Москве.

Чрез неделю после смерти цесаревича прибыл сюда Павел, епископ Могилевский, каждый день совершает он над гробом панихиду утром и вечером. Княгиня всегда присутствует при панихиде. Она приглашается в Петербург. Всего, что здесь делается при гробе, главный распорядитель Курута. У нас печатается уже церемониал, с которым тело цесаревича будет препровождено из собора за городскую землю. 16-е число сего месяца назначено для выступления отсюда гробу в Петербург. Три дня уже как послан туда курьер, для испрошения последнего высочайшего повеления» {557} 557 ГА РФ. Ф. 1055. Оп. 1. Е. х. 30. . [57] Письмо неустановленного лица неустановленному лицу с извещением о болезни и смерти Константина Павловича, 12 июня 1831 г. Орфография письма приведена в современный вид, в квадратных скобках расшифровываются сокращения, вопросительный знак означает неуверенность в точности прочтения.

Благодаря сему неведомому и дотошному летописцу последние часы Константина Павловича предстают перед нами во всей трагической обнаженности и четкости. Колзаков добавляет некоторые подробности к этой печальной картине — 13 июня, в субботу, цесаревич почувствовал себя дурно, но после диеты, назначенной доктором, заметно ободрился. На следующий день, в воскресенье, 14 июня, он пошел в церковь, чувствовал себя превосходно и, судя по всему, был как-то особенно оживлен и весел. Он рассказывал всем о восстании в Варшаве, отобедал у генерал-губернатора, вернулся домой, отдохнул, а вечером поехал с княгиней Лович кататься в коляске по городу. Тут-то их и видели многие; автор письма также сообщает об этой последней прогулке супругов. «Возвратясь домой, он встретился у подъезда с Колзаковым, генералом Феньшау и адъютантом Трембицким. Закурив сигару, он начал разговаривать с ними на улице. Вечер был свежий, и потому княгиня, боясь, что он может простудиться, звала его в комнаты, но он не пошел и, закурив другую сигару, продолжал разговаривать у подъезда. Колзаков заметил ему, что становится холодно и пора домой.

— Вот какой вздор! — возразил цесаревич и снова завел весело свои рассказы» {558} 558 Карнович Е. Цесаревич Константин Павлович. С. 587. . [58] Видимо, мемуарист ошибся: адъютанта Станислава Трембицкого (1792—1830) к тому времени уже не было в живых.

Наконец он все-таки отправился спать, на ночь читал перед открытым окном, затем велел камердинеру затворить окно. В четвертом часу у Константина появились признаки холеры. Болезнь, очевидно, уже дремала в нем — свежий воздух и прохлада накануне вечером довершили дело. Подручные средства не помогли, и к четырем часам вечера болезнь завладела цесаревичем совершенно, у него начались рвота и судороги.