Виктор Лопатников - Канцлер Румянцев: Время и служение

Ближе всех Румянцеву была его тетка Анна Никитична Нарышкина. Большую часть жизни она провела при дворе великой княгини Екатерины Алексеевны, впоследствии императрицы Екатерины II, оставаясь ее ближайшей подругой до самой кончины. Ее заслуга, помимо прочего, состояла в том, что она стойко оберегала репутацию племянника от нападок мужа и сына, прослывших придворными балагурами и шутами. Большую часть жизни, до смерти, Нарышкина провела в доме близкого ее сердцу племянника.

Брат Сергей стремился жить собственной жизнью, но был по сравнению с Николаем менее целеустремленным и последовательным человеком. В молодые годы он втайне завидовал успешности брата, пытался идти по его стопам, соперничать.

Некоторое время был послом в Берлине. Сергей Петрович Румянцев сумел заявить о себе проектом раскрепощения крестьян, получившим известность в Указе Александра I «О вольных хлебопашцах». Однако мало кто, как и он сам, последовал за объявленной инициативой. На этом его государственная и общественная деятельность заглохла. Жил в свое удовольствие. Прослыл завзятым игроком. Досуг предпочитал проводить за карточным столом. Отец, фельдмаршал, разделил наследство на двоих братьев поровну. Поэтому Сергей Петрович располагал возможностями утолять свою страсть. Когда пришла зрелость, он сумел признать превосходство брата и историческую роль, выпавшую на его долю. Об этом свидетельствуют оставленные дневниковые записи. Приведем одно из любопытных суждений из его дневника:

«Буонапарте был умен, смел — и гораздо порядочнее нашего царя, и своих советников, и своих трусливых маршалов, и предавших его родичей, коих он облагодетельствовал. Вот судьба великих людей в нашу отнюдь не великую эпоху. Он — солдат, а не хитрый политик, и он отдавал должное мужеству наших воинов, глаза в глаза встречавших смерть и под Прейсиш-Эйлау, и под Фридландом, и на Бородинском поле, и под Дрезденом. Мерзавцы, толкавшие Александра к войне, мерзавцы во Франции, предавшие своего императора, имели возможность убедиться, как народ любил Наполеона… Увы, звезда его закатилась — но не по его воле. Счастье, Бог отвернулись от великого полководца, и вот уже не близкая Эльба, а дальняя Святая Елена — его удел. Он в руках ненавистных англичан… О, лучше б пуля сразила его на Ватерлоо, тогда он умер бы как истый солдат! Но каков же наш-то государь! Боже, ему приписывают все заслуги доблестных наших генералов, наших гусар!.. Он — победитель и кичится сам, но тень отца убиенного следует за его белым конем!.. Европа рукоплещет Герою, но Герой — не царь, о нет! Народ наш, страдалец, — вот истинный Победитель, вот Герой!.. И мой понапрасну оболганный брат, ушедший в отставку, не желавший долее терпеть унижений, подлости и двурушничества, — вот Герой! Что ж, пусть Аракчеевы и Нессельроды властвуют в сердце нашего государя — токмо таких фаворитов он и заслуживает… Час пробьет, и они отрекутся от него, предадут и оплюют… Сие уж не раз было».

Свое почтительное отношение к памяти брата Сергей Петрович выразил сполна, в точности выполнив его завещание. Главное, о чем просил Николай Петрович Румянцев, — создать в особняке музей.

Жизнь Румянцева, как принято считать, удалась. Но далась она ему нелегко. Если судить о тех ипостасях, куда определяла судьба, его вполне по меркам прошлого и нынешнего времени можно было бы отнести к фаворитам, олигархам, «ближним бояринам», «лицам, особо приближенным». Он чиновник, дипломат, финансист, сенатор, политик, администратор, помещик, строитель, меценат, коллекционер, ученый. Казалось бы, почему и зачем, обладая безукоризненной родословной, высоким положением в обществе, наконец, огромным личным богатством, обрекать себя на тяжкие труды, подвергать себя риску, погружаясь в неизведанное? Преодолевая иерархические, карьерные ступени, удостоившись всех мыслимых по тем временам чинов, званий, наград, Румянцев сумел сберечь в себе главное — собственное достоинство. Природного ума и свойств его натуры хватило для того, чтобы превыше всего дорожить именно этим. И это стало для него главным вознаграждением за его жизненное служение.

Судьбу, сущность его бытия отнюдь не назовешь безоблачно счастливыми. И дело не в несостоявшейся семейной жизни. При всех внешних проявлениях внимания к себе, почета и уважения Румянцева сопровождали зависть, злословие, клевета. Со стороны казалось, что внуку Петра I, сыну фельдмаршала счастье само шло в руки. «Баловню судьбы» досталось, однако, немало тревог, обид и разочарований. Ближайший, душевный друг юности Павел I изгнал Румянцева из Петербурга в трехлетнюю ссылку «куда подальше». Коллега по камер-юнкерству и дипломатической службе С.Р. Воронцов из Лондона изощрялся в клевете и измышлениях, стремясь избавить себя от ответственности за упущенную возможность пленить Наполеона при Березине. Адмирал Чичагов пытался вздорными предположениями переложить вину на Румянцева… Тот же Чичагов в свое время поднимал на смех организацию экспедиций российских мореходов вокруг света, сея неверие в их способности, предрекая неизбежный провал. Престарелый барон Сивере, предшественник на посту управления водными коммуникациями, когда убедился, насколько программный подход Румянцева к преобразованиям на транспортных коммуникациях превосходит всё, что было недоступно его воображению, набросился на него с публичными придирками и обвинениями, смехотворными при их непредвзятом рассмотрении. В таможенно-налоговой политике министра коммерции Румянцева обвиняли в измене национальным интересам, тогда как его экономическая программа преследовала именно их защиту. Не говоря уже о международных делах, где Румянцев наталкивался на злобные инсинуации. Он, министр иностранных дел, втайне был предан своим императором. Александр I затеял за спиной министра закулисную игру, отказался от взятых на себя прежних союзнических обязательств, ввергнул Россию в пучину третьей разрушительной войны с Наполеоном…

Мнения современников, каким на самом деле был Румянцев на посту министра иностранных дел, диаметрально расходятся. «Злейшие враги» и «снисходительные судьи» считали его роль очень влиятельной, другие ничтожной. Некоторые сходятся на том, что Румянцев «не мог играть вескую роль под державною рукою своего тяготеющего к внешней политике монарха». В этом они ближе других к истине. «Император Российский есть монарх самодержавный, неограниченный. Повиноваться верховной его власти не только за страх, но и за совесть сам Бог повелевает» {198} — гласит Свод законов Российской империи. Монарх в России мог править как заблагорассудится, игнорируя любые, даже самые здравые и полезные советы. Ему дозволялось не держать ни перед кем ответа, не выказывать причин своих решений, не мотивировать линии собственного поведения. Павел I в этом смысле особенно злоупотреблял этим своим преимущественным правом по отношению к государству и подданным. Сын его, Александр I, был человеком более гибким, но по существу оставался таким же, как его отец, действовал по своему усмотрению, «как бог на душу положит». Обстоятельства, в которых оказывался Румянцев, были неодолимы. В своих отношениях к министру император вел себя неискренне, непредсказуемо. Действовал Александр I путано, лавировал, чем не раз ставил и себя, и собственное царствование на край пропасти. Понять его, воздействовать на него не могла даже мать, императрица во вдовстве Мария Федоровна.