Виктор Попов - Один выстрел во время войны

С высоты колокольни дежурным показалось, что задернутая темнотой земля дальше от них, чем безоблачное небо; усеянное светлячками, оно окутывало церковь. Мелкие мерцающие звезды виднелись сверху, с боков и даже чуть в стороне — внизу, потому что горизонт раздвинулся, вокруг попросторнело, земля провалилась, и ее словно бы не стало вовсе.

Изредка доносились собачий лай и отгороженные расстоянием, сливающиеся в один протяжный звук людские голоса…

Дежурили три вчерашних восьмиклассника: Дмитрий Даргин, а попросту Митька; Валентин Шаламов, он же Кучеряш (из-за своих по-бараньи закрученных волос); Петр Ковалев — Рыжий, хотя он вовсе не рыжий, а черный. Отца, мать и всю их родню по-уличному звали Рыжовыми, вот и закрепилось никчемное прозвище.

Кучеряша сейчас не было на колокольне. Он спустился, чтобы закрыть церковную дверь на засов (ночь ведь, с запертой дверью спокойнее дежурить), да задержался почему-то.

Петр Ковалев постоянно вслушивался в звенящую тишину, порою даже угадывал завывание немецкого самолета…

— Чуешь? — спрашивал он новоиспеченного командира дежурного звена Митьку Даргина.

Тот свисал наружу через перекладину в арке, поворачивался то туда, то сюда. Нет, ничего не слышно. Тогда опять высовывался Рыжий. Он прислушивался долго, обстоятельно. Кряхтел, сползая обратно на пол.

— Звезды шуршат, больше ничего.

Отдыхать и не думали. Было бы непростительно дремать, прислонившись к бревенчатой стене, в то время, когда, может быть, в самой прямой близости подкрадывается немецкий самолет с готовыми к прыжку лазутчиками.

Петр Ковалев обшаривал глазами небо в поисках движущейся светлой точки самолета. И опять ничего не находил, кроме звезд. Он радостно удивлялся тому, что Митьке, ему и Кучеряшу доверили такое ответственное дело. Их место сейчас в милицейской кутузке, а они — на колокольне, да не просто ради интереса; все Луговое в надежде — не пропустят они вражеского самолета, сразу сообщат куда надо и тем предупредят односельчан о вторжении фашистов. А могли бы угодить и за решетку. Надолго запомнится все и Митьке, и Рыжему, и Кучеряшу…

В поле, на ровном земляном току напряженно гудела молотилка. Ее барабан крутили вручную; барабан завывал, от громыхавших решет, от жадного зева, куда бросали распоротые, без свясел снопы, несло липкой пылью и колючей остью.

Возчики зерна по три-четыре раза в день бывали на току. У каждого было по паре угрюмых рогатых быков, по длинному ящику на смазанном дегтем ходке; Рыжий не мог постичь, почему у этих повозок передние колеса были маленькими, а задние большими. Не паровоз это, не машина, где от размера колес зависят скорость и «лошадиные силы».

В конце длинного трудного дня они в последний раз приехали на ток. Было уже прохладно. В сухом безветрии густо пахло ржаной соломой и оседающей пылью. Пройдет немного времени, и эта пыль станет влажной, прилипнет к стерне. Когда пойдешь по скошенному полю, штанины от нее загрязнятся и намокнут, ноги будут чесаться и щипать.

Лучше всех работал Митька Даргин. Ловкий он был. Пока Рыжий с Кучеряшем проводили быков мимо веялки, а потом вокруг омета, чтобы поставить повозку у вороха зерна, он уже въезжал на ток прямо с большака; его быки пучили глаза, послушные и робкие перед ним, пятились назад и в сторону, — Митька управлял ими как опытный шофер, сдающий машину задним ходом. Теперь — хватай здоровенный совок, отполированный зерном, поблескивающий красным отражением заходящего солнца, и насыпай ящик.

Митька был вообще удачливым. В школе в начале года получал самые серые оценки, а под конец, смотришь, в его табеле большинство красных росчерков — «отлично». А у Рыжего, к примеру, все идет хорошо-хорошо, а когда подскочит время подбивать, сколько чего, глядь, то тут, то там всего лишь «удовлетворительно».

Рыжий не любил ботанику. Зачем изучать цветочки-лепесточки, когда без всякой науки их полный луг, собирай сколько хочешь лютика едкого, щавеля конского и всякой там остальной ерунды. Он понимал: надо — значит, надо. Потому в первую очередь готовил дома ботанику, срисовывал с учебника тычинки, пестики. А под конец четверти Вера Александровна, классная руководительница, горько смотрела на него:

— Что же ты, Петя, оплошал? — и ставила «уд».

Или взять тех же медлительных тяжеловозов — быков. У Митьки Даргина быки такие, как у всех, — не очень ленивые и не очень старые. Все у ребят было поровну, все одинаковое. Но после того, как в предпоследний раз они разгрузились в селе у длинного колхозного амбара, где стояла облезлая веялка, и выбрались на большак, все стало меняться, равных среди них уже не было.

Митька, выехав со двора, как обычно, последним, встал в ящике на ноги, широко расставил их, поднял в руке длинную из краснотала палку, но не бил ею, а только грозился, только со свистом рассекал воздух, и быки начинали мотать головами, боязливо косить глазами назад, на ездока, потом ускорили шаг, побежали сначала рысцой, а потом и галопом. Глухо стучали занозки в тяжелом деревянном ярме, у быков раздувались округлые бока, повозка уже пылила рядом с Рыжим, с Кучеряшем и перегоняла их.

Обидно было уступать Митьке. Чем они хуже его? И тоже попытались «раскочегарить» своих быков, и те по-быстрому начали давить копытами сухие комья на запыленной дороге, но все равно уже было не догнать повозку Митьки. Видя, что он, как всегда, вышел головным в колонне, Даргин прекратил гонку. Его друзьям оставалось ехать следом, дышать пылью, поднятой его ходком и быками. Он уже сидел в ящике, опершись спиною о боковину, и насвистывал, ни на кого не глядя, — знак полного презрения ко всем окружающим. Так и въехали на ток. И еще — Митька был красивым. Многие, в том числе Рыжий и Кучеряш, завидовали ему. Играючи, без труда он мог подойти к директору школы Василию Николаевичу Якунину и спросить о чем угодно — о погоде или об очередной военной игре, он мог шептаться с любой девчонкой, — ни одна не отказывалась отойти с ним в сторону на виду всего класса. Он знал, что красив. Стройный, весь как точеный, и лицо тоже точеное, и волосы будто специально уложенные в светлые волны.

— С тебя, Даргин, Аполлона лепить бы, — сказал однажды на уроке военного дела учитель Федор Васильевич, новый человек в селе, недавно из госпиталя.

— В чем же дело, лепите, — нисколько не смутился Митька, и это не понравилось всему классу.

С ним перестали играть, из школы он стал ходить совсем один. Он понял свою промашку. Вначале принял брошенный ему вызов, а потом сообразил: так лишишься друзей. И перестал задаваться.