Виктор Попов - Один выстрел во время войны

В ответ на слова Федора Васильевича дед Павел Платоныч опять сжал тонкие обескровленные губы с двумя конопинами, сошедшимися вместе сверху и снизу. Он даже побоялся поднять свои маленькие глаза на военрука.

Ребята вышли в коридор. Митька Даргин молча, про себя улыбался. Его улыбка была надменной, и Рыжий смотрел на него, как на огородное чучело, неуместно расхваставшееся прорехами с торчавшими из них со своей нищей смелостью соломенными пучками. Кучеряш распух. Он шмыгал покрасневшим носом, обиженно смотрел то на Митьку, то на Рыжего. «Я же для вас старался», — говорил его взгляд.

Рыжий был подавлен: как бы с ним ни поступили, все будет правильно. Дед Павел Платоныч в селе не отличался жадностью или чрезмерным богатством. Обижать старого человека, да еще как? Воровством! И это сделал Рыжий. И его дружки тоже. А военрук Федор Васильевич басит, старается… Мать тоже распыляет горячие слова за дверьми председательского кабинета. То он, то она, то вдруг все четверо. И как только понимают друг друга?

— Убегут! — взвизгивал Павел Платоныч.

— А если в сам деле… — воровато озирался Кучеряш в коридоре.

— Куда? Все равно отыщут, — безнадежно махал рукой Митька.

— Братва, что говорить будем? — подал голос Рыжий.

И тогда Кучеряш преобразился. Глаза его посуровели, кулаки туго сжались, даже волосы будто встопорщились на голове сильнее и стали колючей округлой щеткой.

— А че те надо? Че?! — подступил он к Рыжему, созревший для удара.

— Дак… спросют…

— Ну и пускай! Я потянул вас, я и отвечать буду.

— Перестань, Кучеряш. Я к тому… Сообща чтобы говорили, не вразнобой чтобы…

— А я об чем! — кипела у Кучеряша безжалостность к самому себе. — Я втянул. Одного пусть посадют. Зачем все-то…

Рыжий готов был броситься за Кучеряша в огонь и в воду.

— И-их, пара-зит! — вдруг донеслось из открывающейся двери. Вышла мать. Она плакала и сквозь слезы гневно смотрела на сына. — Все напишу отцу на фронт, вот обрадуется! Докатился до чего! Вернется с войны, он из тебя дурь вышибет…

Ее недавняя сдержанность, опасения за его судьбу — все исчезло. Рыжий догадался: кажется, пронесло.

Следом за матерью вышел военрук Федор Васильевич. Рубец на его израненной скуле от уха до рта лежал розовым жгутом. Рыжий не видел еще, чтобы он так выделялся.

— С голодухи умор-рю! — рявкнул он, обращаясь ко всем сразу. — Вечером все ко мне в военный кабинет. Слышали?! А сейчас… зерно возить. Немцы близко, а вы меду захотели… Дежурить по ночам будем. Поняли? Марш к своим быкам!

Поддергивая штаны, ребята опрометью бросились к выходу.

— Их занять надо, днем и ночью чтобы делом занимались. Да и польза чтобы… — слышался еще голос военрука в узком сельсоветском коридоре.

На бригадном дворе быстро запрягли быков.

— Как Федор Васильевич заорал! — блестели глаза Кучеряша. — Чтоб делом занимались… — смеялся он, усаживаясь в свой ящик.

Митька Даргин улыбался и приглаживал волосы. Весь его вид говорил, что он знает что-то особое, но до поры до времени не скажет. Ведь в сельсовете произошло почти что загадочное. Мало было сказано слов Федором Васильевичем, а как повернул все дело! Если б не он, то неизвестно, в какую бы сторону теперь направлялась вся троица. А кто приволок военрука в сельсовет?.. Вот почему Митька имел право так улыбаться и так молчать.

Было по-утреннему холодно. За селом они сбились в одной Митькиной повозке. Не могли додуматься, о каком дежурстве говорил Федор Васильевич. Но главное было не в том. Пронесло! И удивлялись, как им удалось выкарабкаться, и не могли сообразить, чем удалось утихомирить деда Павла Платоныча.

Вечером на пустом бригадном дворе в наброшенной на плечи шинели военрук Федор Васильевич ожидал возчиков. Проследил, как они поставили повозки (чтоб в один ряд! Во всем порядок должны соблюдать), как отогнали быков, и потом уж постучал пальцем по стеклу наручных часов.

— Полчаса в вашем распоряжении.

Они попытались выпросить хотя бы час — передохнуть после работы полагается! Федор Васильевич резко отрубил:

— Вам полагается быть в милиции, за решеткой! А вы еще вздумали торговаться…

Что ж, и за полчаса можно сбегать домой перекусить.

Федор Васильевич дождался их в школе, в военном кабинете. Поставил ребят перед висевшим на стене стареньким плакатом о караульной службе. «Часовой обязан…», «Часовой имеет право…», «Часовой несет ответственность…» Он поступал так, как, бывало, в армии; не игрушками занят со своими учениками, чтобы с самого начала они поняли это.

— Читайте, — военрук кивнул в сторону плаката.

Окна кабинета завешены байковыми одеялами — светомаскировка. Желтого приглушенного света керосиновой лампы хватало, чтобы отличить в заголовках одну букву от другой.

— Да мы уж сколько раз читали. — Кучеряш зыркал глазами по двум шкафам с винтовками, мишенями и противогазами. Под противогазами — он сам видел, когда после занятий укладывал в шкаф резиновые маски и зеленые банки из жести, — на нижней полке лежала коробка с патронами.

— Знаю, что читали. А повторить надо.

— Федор Васильевич, мы все помним, — отвернулся Дмитрий.

— Ну, Даргин!.. Если ты помнишь все, то быть тебе командиром вашего отделения.

Вот это здорово! Ни с того ни с сего, нате вам — командир. Значит, Рыжий с Кучеряшем должны все время ощущать его на своих холках. Такой же, как и они, а командир…

Кучеряш засопел.

— А зачем? Или без командира мы плохо возим зерно? Может, надо приставить нас к дышлу рядом с быками, а ему дать в руки погоняло?

Военрук Федор Васильевич будто впервые увидел обиженные глаза Кучеряша.

— Да нет… Не об этом думаешь… Дежурить по ночам будете, следить за самолетами. Немцы близко, на парашютах могут диверсантов накидать… А мы должны заметить и сообщить кому следует…

Повеселел Кучеряш.

— Так бы с самого начала. В военном деле без командира нельзя, кто ж этого не понимает.

Но Митька Даргин оказался уязвленным. Он похлопал Кучеряша по плечу, сдержанно причмокнул, сминая губами яд невысказанных слов.

— На зерне… тебе надо бы найти получше командира, откуда-нибудь из Третьяков, из-за Хопра.

Кучеряш все понял. Покрепче Митьки оказался, спокойней.

— На зерне мы все одинаковые, поровну соображаем. А вот в военном деле — не знаю. Может быть, из тебя генерал получится.

— А из тебя маршал, — съязвил Митька.

— А из меня маршал, — спокойно согласился Кучеряш.

И вот они спустились с порога. Первым шел «генерал» Митька Даргин, за ним нога в ногу — «маршал» Кучеряш. Он смотрел в раскачивающийся в темноте затылок впереди идущего, как приказал военрук Федор Васильевич, и подбирал широкими штанинами дорожную пыль, поднятую небрежным Митькой. Рыжий замыкал шествие, ему доставалось пыли больше всех.