Сергей Капков - Королевы смеха. Жизнь, которой не было?

Константин Топуридзе был наполовину грузином, наполовину французом. Европейская внешность и манеры чудесным образом сочетались с кавказским темпераментом. Характер у него был ужасным: доброта соседствовала со страшной вспыльчивостью, гнев и ярость – с беззащитностью. Кто-то из супругов должен был в корне сломать себя, и это пришлось сделать Рине Васильевне: «Если ему случалось обижать меня, я могла бы биться головой о стенку, он, даже слыша мой стук, не посмотрел бы в мою сторону. А через несколько часов мог подойти и сказать: «Ну, хорошо, я тебя прощаю».

Они расставались только на время командировок. Константин Тихонович писем не писал почти никогда – предпочитал посылать открытки, но от жены требовал, чтобы каждый день было письмо. «Читать я его, может быть, не буду, но чтобы оно лежало у меня на столе», – говорил он. И Рина Васильевна при всем отвращении к писанию писем бралась за ручку ежедневно, зная, что это ему нужно.

«Во всем свете нельзя было найти человека, который был бы более нужен и важен. Среди дня я могла подойти и принести ему стакан воды. Он пил, даже не удивляясь, почему я догадалась, что он хочет пить. Я знала, что я самый счастливый человек на свете», – вспоминала актриса.

На девятую годовщину их совместной жизни друг семьи Алексей Толстой написал:

Больше всего супруги любили гулять по Москве. Константин Тихонович знал каждый дом, имена его создателей и его историю. Рина Васильевна впитывала эту информацию как губка и, спустя годы, с удовольствием пересказывала молодым друзьям и коллегам.

Они ходили, всегда держась за руки. Тогда это было не принято, тем более в пожилом возрасте. Но они об этом не думали. Они были счастливы вместе.

Семья Рины Зеленой – это не только муж. Это и два его сына от первой жены. Это и сестра Константина Тихоновича, Тамара Тихоновна, с дочерью Татой – их выслали из Ленинграда сразу после блокады, когда кто-то из крупных городских чиновников позарился на их квартиру, заметно опустевшую после чреды голодных смертей. Рина и Котэ нашли Тамару с Татой с помощью Алексея Толстого, нашли и оставили у себя.

Жили все в одной комнате в коммунальной квартире на улице Немировича-Данченко. В доме постоянно гостили какие-либо знакомые, друзья или дальние родственники, поэтому спали на чемоданах. Бывало так, что утром Рина Васильевна шла будить младшенького, нежно брала его за торчащую из-под одеяла пятку– а пятка оказывалась не его. Ночью, оказывается, вновь кто-то прибыл погостить.

Потом были двухкомнатная квартира на улице Горького и трехкомнатная – в Большом Харитоньевском переулке. Сыновья Константина Тихоновича уже жили отдельно, когда в семью вошел Юрий Хмелецкий – муж Таты, талантливый художник. Рина и Котэ приняли Юрия в свою семью вместе с его мамой. Жили легко, без скандалов, постоянно шутили и принимали гостей. Но времени на семейные посиделки не было никогда. Даже ужинали поодиночке. Рина Васильевна приезжала с концерта, переодевалась, пила чай и вновь куда-то уходила. Топуридзе – и подавно в бегах. Помимо творческих и административных дел он занимался еще и общественными, был депутатом районного совета. Вечерами же супруги старались попасть на премьеру, сходить в гости, посетить вечер в Доме архитектора или в Доме актера. И так – до самой старости. В их квартире телевизор появился только в середине шестидесятых, да и то – смотрели его мама Таты и мама Юрия.

Однажды Юрий встречал Рину Васильевну после концерта в Парке культуры. Был поздний вечер, поймать такси оказалось невозможно, после долгих поисков нашли припаркованную полуторку со спящим шофером. Сторговались. Вдруг рядом появился актер Георгий Мартынюк – «знаток» Знаменский – и попросил взять его с собой в машину. «Давайте, давайте, – с легкостью согласилась Рина Васильевна. – За свою жизнь я привыкла уплотняться».

Помимо родни Котэ Рина Васильевна опекала и своих родственников. И мать, и отец, и новая жена отца, и старшая сестра Муся, и младшая Зина, и племянники – она не забывала никого и всегда старалась помочь. Многие, к сожалению, воспринимали это как должное…

У самой Рины Васильевны не было детей. «Разве это нормально, как у людей? – сетовала актриса. – Бездетная, я всю жизнь читаю за детей стихи и рассказы, и никого лучше детей в мире не знаю. Из меня могла получиться прекрасная мать. Я разговариваю с детьми часами, как с взрослыми. И мне кажется, они меня признают».

Рина Васильевна не любила сюсюканья с детьми, удивлялась, когда общение с ними заключалось в том, чтобы нажать на нос и воскликнуть: «дзинь!» Она хотела, чтобы взрослые лучше узнали душу ребенка. «Ребенок постигает сложный мир, который его окружает, часто, как умеет. А потом мы удивляемся: почему он не такой, каким бы мы хотели его видеть. Нам кажется, что достаточно его одевать, кормить, читать нравоучения, а уважать – совсем не обязательно», – писала актриса.

Она была потрясающим детским психологом, и дети обожали ее. В своей профессии Зеленая делала фактически то же, что в литературе – Корней Чуковский. Она исследовала внутренний мир малышей и выносила свой «научный труд» на суд зрителей. Ее работе давали самую высокую оценку ученые, писатели, педагоги. «На основе Рининых рассказов надо писать диссертацию о детской психологии», – так однажды сказала жена академика Капицы, с которым Рина Васильевна дружила многие годы. А какие имена ее окружали: Ахматова, Зощенко, Горький, Алексей Толстой, Николай Асеев, Кукрыниксы, Шостакович, Ваганова, Качалов… Ее обожали Жерар Филип и Жан Вилар, с которыми актриса свободно общалась на французском языке. Ее рисовали знаменитые художники, а поэты посвящали остроумные четверостишья. И каждый подчеркивал, что Рина Зеленая – это не просто актриса, а целое явление в искусстве и в жизни.

В Польше актриса читала свои монологи по-польски, в ГДР – по-немецки, в Чехословакии – по-чешски, в Великобритании – по-английски. «Конечно, нелегко пробиться к сердцам через преграды языка, – говорила она. – Кто может научить меня, как разговаривают английские дети? Приходится немало времени проводить в детских парках, у нарядных витрин магазинов – повсюду, где толпятся дети, прислушиваясь к их речи, к чужим для меня интонациям».